Конец мелкого человека - [13]

Шрифт
Интервал

— Как, милейший Федор Андреич, нравится? — с гордостью обладателя спрашивал Елков, пока певец то возносился на недоступные обычному голосу высоты, то морским прибоем, с воркотанием, разбивался у ног роскошной красотки. — Подумать только, какой сытости была эпоха, чтобы с подобной, главное безответной беспечностью тратить жизненно необходимые соки по таким сущим пустякам…

— Какой у вас кот, я бы сказал, благоприятный… — невпопад пошутил тот, беря на руки вышедшего из-под кресла крайне упитанного кота. — На него и глядеть-то, знаете, даже слюна бежит непроизвольно. Отличный съедобный экземпляр! А что, если зажарить такого по поводу какого-нибудь там очередного торжества?

— Как у вас язык не сломается от подобного употребленья… — пугливо вскинулся Елков, отбирая на всякий случай у гостя своего любимца. — Матушка моя только для него и живет. — И вдруг задумался: — …Вот, кстати, как полагаете, не совестно для кота жить?

— А чего ж стесняться? При ваших взглядах на цель существованья…

— Я так полагаю, что, направляясь в неизвестность, ни с чем не стыдно идти, — уклоняясь в свою мысль, перебил Елков. — Да и куда с ними, с такими вот людишками, идти? Да разве можно, голубчик, грязными-то ихними руками да деликатные зданья возводить! Да они, извините, весь этот деликатный домик по кирпичику растащат! Чего смеетесь? Посмотрите годиков через пять, сами увидите. Выпороть если их предварительно всех по разу, тогда, может быть, и… нет, по разу не хватит, по два надо! Впрочем, и тогда не выйдет ничего! — заключил он тихо.

— Но позвольте, — собрался возражать Лихарев, но Елков, рукой махнув и крикнув: «Заводу не хватило, кстати, извините, я иголочку переменю», — побежал к граммофону. Тита Руффо стал хрипеть, и являлось опасение, не сломается ли от этого вся машина.

— Ну, как? — покрывал гуденье всего зверинца Елков, когда знойный итальянец, воспарив к небу, томно и жалобно спустился оттуда, как бы на обломанном крыле… — Силища ведь! Эх, как это говорится: если бы я не был Цезарем, хотел бы я быть Титой Руффой.

Косов сказал басом:

— Да, музыка колоссальная. Дивно, прямо дивно.

Некто из глубины откликнулся тенором:

— Действительно, вещь хорошая, но самый голос как будто подпитой.

Водянов горячо докончил:

— Нет, голос отчетливый, истинно говорю. Елков с видимым наслаждением приглядывался ко всем троим. Федор Андреич поднялся и стал прощаться. К нему подошел Титус:

— Мы вместе идем, кажется… Нам ведь по дороге?

— Не знаю, мне налево.

— Как, разве налево? Ну, все равно… Не прощаюсь, значит.

Все выходили в прихожую.

— Сергей Яковлич! — громко, среди всеобщего шарканья, окликнул Титуса хозяин с выраженьем охотничьего лукавства в лице, — что это я вас хотел спросить?.. Вы тут упомянули, что в Тридцать восьмой служили, кажется?

— Ну, — ждал Титус.

— А долго ль вы там побыли?

Титус вскинул на мучителя мутные, красные глаза.

— Служил сколько? Сейчас, э-э… Полтора года служил.

— Полтора? — повторил Елков. — А не знавали ли вы там прапорщика Ишменецкого, Казимира Игнатьевича… двоюродного брата моего?

— Так разве он вам брат двоюродный? Вот ка-ак… — протянул Титус, осторожно берясь за скобку двери, — как же, как же! Умный малый, только горячка такой…

— Вот и поздравляю, не было у меня там никакого Ишменецкого, не было-с! — Верхние веки Елкова, опущенные низко, наполовину срезали зрачки. — Как же тогда-то?

— Я ведь и не настаиваю, не настаиваю, — забормотал невнятно при общем молчании Титус и, рванув скобку, исчез за дверью.

К Лихареву, как бы затем, чтоб оправдаться, подошел Елков.

— Видали, экземплярец какой?.. Объясните его поведение! Главное в том, что ведь он и действительно в Тридцать восьмой служил, я уверен, что так. Приходите-ка в пятницу, — поленца можете не приносить, вы еще покуда гостем у нас… Мезозавр Андреич. Еще не такие фортеля увидите!

— Нет, — грубо ответил Лихарев, надевая калоши, — не приду, пожалуй.

— Придете, Мезозавр Андреич… зачем неправду говорить? — с укоризной заметил Елков.

— Врешь, черт, не приду!! — бросил Лихарев, надвинул шапку и вышел.

Внизу в темноте под лестницей ждал его Титус.

— Вы мне вот что… — начал он, шаря пуговицу на лихаревском пальто. — Вы мне верьте, это не я Варнавина сгубил!

— Я вам и верю, отчего не верить?.. — с непонятным отвращением отозвался Лихарев в темноте, чувствуя, как вибрирует каждым кусочком нервов странный этот экземпляр елковского паноптикума.

— Вы, может быть, думаете, что я просто так, жулик, а я ужасно как мучаюсь… и даже хотел у вас попросить…

— Да излагайте же, в чем дело, черт вас возьми: торчим с вами на сквозняке…

— Видите, какое у меня дельце… как-то не позаботился вот с утра, и к вечеру оказался без единого рублишка. А мне при моих обстоятельствах без денег возвращаться просто зарез. У меня, знаете, дома очень нехорошо! А давеча что-то на редкость симпатичное в вашей манере… ну, подкупило меня! Вот я и решил: у профессора и перехвачу. Не окажете ли на несколько дней доверие?

Голос Титуса звучал заискивающе, но выражения глаз не прочесть было в потемках.

— Правду сказать, я и сам не при деньгах, — замялся Федор Андреич. — Много ли надо-то вам?…надо посчитать сперва, может, и наскребу немножко.


Еще от автора Леонид Максимович Леонов
Вор

Леонид Леонов — один из выдающихся русских писателей, действительный член Академии паук СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии. Романы «Соть», «Скутаревский», «Русский лес», «Дорога на океан» вошли в золотой фонд русской литературы. Роман «Вор» написан в 1927 году, в новой редакции Л. Леонона роман появился в 1959 году. В психологическом романе «Вор», воссоздана атмосфера нэпа, облик московской окраины 20-х годов, показан быт мещанства, уголовников, циркачей. Повествуя о судьбе бывшего красного командира Дмитрия Векшина, писатель ставит многие важные проблемы пореволюционной русской жизни.


Русский лес

Леонид Максимович Леонов за выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и создание художественных произведений социалистического реализма, получивших общенародное признание, удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда.Роман Леонида Леонова “Русский лес” — итог многолетних творческих исканий писателя, наиболее полное выражение его нравственных и эстетических идеалов.Сложная научно-хозяйственная проблема лесопользования — основа сюжета романа, а лес — его всеобъемлющий герой. Большой интерес к роману ученых и практиков-лесоводов показал, насколько жизненно важным был поставленный писателем вопрос, как вовремя он прозвучал и сколь многих задел за живое.Деятельность основного героя романа, ученого-лесовода Ивана Вихрова, выращивающего деревья, позволяет писателю раскрыть полноту жизни человека социалистического общества, жизни, насыщенной трудом и большими идеалами.Образ Грацианского, человека с темным прошлым, карьериста, прямого антагониста нравственных идеалов, декларированных в романе и воплотившихся в семье Вихровых, — большая творческая удача талантливого мастера слова.


Соть

«Соть» – один из лучших романов, посвященных теме социалистической индустриализации. Это роман тематически насыщенный и многоплановый. М. Горький отмечал, что «Соть» написана «вкуснейшим, крепким, ясным русским языком, именно – ясным, слова у Леонова светятся».


Унтиловск

Повесть «Унтиловск» написана Л. М. Леоновым в 1925 году. Позже Леонид Максимович переработал ее в пьесу, поставленную МХАТом в 1928 году, но на девятнадцатом спектакле по велению самого Сталина пьеса была запрещена. «У Леонова „Унтиловск“, — отмечала пресса, — ультрареакционное произведение, ибо, если расшифровать его социальный смысл, Унтиловск является выражением неверия в Октябрьскую революцию». Только в 1960 году пьеса появилась в двухтомнике Леонова, а повесть, запечатанная автором в конверт и заклеенная, пролежала в архиве писателя более 70 лет — до настоящей публикации.


Нашествие

В книге помимо широко известной, отмеченной Государственной премией пьесы Л.Леонова помещена статья об авторе и его творчестве Е.Стариковой.


Барсуки

«Барсуки» – первый большой роман Леонова, знаменовавший значительный рост художественного дарования автора и выдвинувший его уже тогда, в 1925 году, в первые ряды советских писателей.Роман «Барсуки» – крупное эпическое полотно, в котором изображено предреволюционное московское мещанство и драматические эпизоды революционной борьбы в деревне. Глубокое знание старорусского бытового уклада дало возможность автору создать яркие образы деревенских искателей правды, показать характеры городских торговцев и ремесленников.


Рекомендуем почитать
Твердая порода

Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.


Старики

Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.


Ночной разговор

В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…


Встреча

В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».


Соленая Падь. На Иртыше

«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.


Хлопоты

«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».