Конец Мадамин-бека (Записки о гражданской войне) - [30]

Курбаши беспокоился о своих многочисленных женах — по слухам, их было что-то около пятнадцати.

— Приказа такого нет, — возразил Абдукаххар. — Но в городах некоторые женщины с согласия родителей, мужей и братьев уже открылись.

Слушая ответы, бек пристально вглядывался в комиссара, будто изучал его.

Возможно, в эту минуту он думал: почему такой почтенный, когда-то богатый человек, настоящий мусульманин стал на сторону Советов. Не известна ли ему какая-нибудь тайна большевиков?

Пока бек раздумывал, его подручные продолжали испытывать комиссара.

— Возможно ли, уважаемый мулла Абдукаххар, уравнять всех людей, больших и малых, богатых и бедных, как хотят большевики? — Этот вопрос задал Байтуманходжа, до сих пор упорно молчавший.

Молодого курбаши, выдвинувшегося и разбогатевшего при Мадамине, интересовало будущее. — Вот рука человека! — Он протянул вперед правую руку. — На ней пять пальцев, и все они разные по величине, так создал бог.

Недавний противник в бою под Джида-Капе намеревался вступить в спор с Абдукаххаром и теперь уже наверняка выиграть сражение. Рука его с растопыренными пальцами требовала ответа.

— Этот вопрос мы слышим часто, — проговорил комиссар, поглаживая свою густую черную бороду. — И я отвечу на него словами Ахунбабаева из союза «Кошчи».

— Это какой Ахунбабаев? Батрак из Джойбазара? — оживился Байтуман.

— Да, когда-то он был батраком. Ахунбабаев говорит, что пальцы все разные по величине, но по какому ни ударь — человеку больно, какой ни отруби — жаль. В этом отношении все пальцы равны.

Байтуман убрал руку и смущенно кивнул — ответ озадачил его.

Снова наступило молчание. Мадамин почувствовал растерянность своих приближенных и сказал примирительно:

— Не будем слишком любопытны, дабы не обидеть уважаемых гостей.

Вмешательство бека охладило начинавшие разгораться страсти. Бог весть, куда бы завел спор противников, а любая ссора сейчас опасна. Опасна прежде всего для Мадамина, который накануне переговоров со штабом Ферганского фронта не хотел никаких осложнений. Он предложил гостям откушать плова.

Абдукаххар вежливо отказался от угощения, сославшись на отсутствие времени и дальнюю дорогу. Хозяин принял отказ с деланым сожалением, но не повторил просьбу.

Гостей проводили вниз, во двор курганчи, где уже стояли наготове лошади. Через минуту делегация покинула Каре-Тере.

Тем временем в ставке Мадамина все стали расходиться. Мадамин удержал Дехкан-байбачу: «Поговорить надо».

Они остались вдвоем, расположились на ковре. Мальчик принес в совочке горячих угольков для чилима. Мадамин затянулся, — низко стелясь, поплыли облака сизого дыма, — передал чилим Дехкан-баю.

— Слышали мы сегодня от муллы Абдукаххара, — начал Мадамин-бек, — про Ахунбабаева Юлдаша. Знал я его когда-то, высокий такой нескладный батрак, теперь это раис — голова всех безземельных, безлошадных чайрикеров «Кошчи». Раньше мало кто знал Юлдаш-бая, теперь куда ни пойдешь, куда ни поедешь, по всей Фергане только и слышишь — Ахунбабаев, Ахунбабаев… Иди в Яйпан — Ахунбабаев, поезжай в Шахимардан, в Наукат — Юлдаш Ахунбабаев из Джойбазара раис, председатель союза «Кошчи». Два раза ловили его наши люди, да не удержали, кишлачники отбили кетменями. Здесь в зиндане у нас сидят три человека из Джойбазара. Надо было позвать арестантов, спросить, как здоровье Юлдаш-бая Ахунбабаева. Вели-ка, Дехкан-бай, привести их сюда.

Зазвенели кандалы. Тюремная стража ввела арестованных в михманхану Мадамина. Они были в чапанах из суровой домотканой дерюги, в рваной обуви, в синих полинялых чалмах, загорелые дочерна, с глубокими морщинами на лицах, черными бородами, все трое уже не совсем молодые, по виду вдосталь хлебнувшие горя.

Смиренно, прижав по обычаю руки к животу, дехкане поклонились хозяину, по знаку его сели у стены на пятки, пробормотали «бисмилла», положили руки на колени.

— Кто вы, за что арестованы? — задал им вопрос Мадамин.

Отвечал за всех троих сидевший посредине. Был он тощее двух своих товарищей и, видимо, старше годами.

— Мы, чайрикеры бая Абдураима из Джойбазара, арестованы Ишматом-байбачой, сказывали, по вашему, господин бек, приказу, за то, что отказались отдать баю урожай с трех танапов из четырех и «кан-пуль».

— Юлдаш-бай так советовал? — спросил Мадамин.

Арестованные молчали, потупившись.

— Что это за «кан-пуль»? — допрашивал бек. — Объясните.

— Слышали мы от стариков, — продолжал кошчи, — что в давние времена до прихода русских правил в Фергане народом паша Худоярхан Кокандский, было, говорят, у хана пятьдесят жен. Сорока девяти женам и детям от них и внукам роздал Худоярджан все жирные поливные земли, пятидесятой же, самой молодой, жене и потомкам своим от нее завещал навеки вечные воды Шахчмардана, Исфайрама, Соха и всех других больших и малых, знаменитых и безымянных, безвестных горных ферганских рек, ручейков и арыков. Вот и платит народ за воду правнукам пятидесятой ханской жены.

— Вы мусульмане, — сказал Мадамин, — дела о воде и земле следует решать по шариату.

Шариат шариатом, однако времена новые, идут разговоры о мире, сильна армия советская… И Мадамин решил посоветоваться с ишаном Хаджиматом Балыкчинским.