Конец черного темника - [73]

Спустя две недели Дмитрий Константинович отрядил своего старшего сына Василия отыскать тело утонувшего брата. Отыскать ему удалось, и в дубовой колоде Василий привёз Ивана домой, поставив на берегу Пьяны-реки могильный крест вместо памятника...

Среди приближённых разбойников Каракеша был юноша по имени Авгул. Он был предан ему как собака, а вернее, как змея, если с того дня, как она вылупилась из яйца, воспитывать её на своей груди. Авгул и походил на змею. Гибкий, стройный, мускулист телом, с длинными руками, не по-ордынски красив: с узким носом и светлыми волосами, с холодным, немигающим, будто остановившимся взглядом серых глаз. Авгул был страшен в своей любви и ненависти. Врагов, как правило, он не закалывал ножом и не душил арканом, для этой цели у него служили руки. Он неслышно обвивал сзади шею обречённого на смерть рукой и, прижимаясь к нему всем своим сильным и гибким телом, словно питон обвиваясь вокруг своей жертвы, давил так, что лопались у врага не только шейные позвонки, но и спинные.

Авгул, ещё находясь в «чёртовом городище» в скопинских лесах, влюбился в Прощену. Но та не замечала юношу. И вот когда Прощена, согласившись стать женой атамана Косы, сбежала от отца, Авгул решил сам, никого не посвящая в свой замысел, выкрасть её из вертепа русских разбойников. Он пробрался к ним, но был обнаружен. Стали пытать. Авгул лишь переводил на палачей свой холодный, немигающий взор и молчал. Тогда Коса приказал подвесить его за ноги к дереву, на котором обитала птица скопа, и развести под его головой костёр. И сгорел бы Авгул, не окажись рядом шамана Каракеша с десятком воинов, промышлявших разбоем. Выхватив саблю, он пустил галопом коня, стремительно выскочив из дубравы, и на глазах ошарашенных ватажников Косы обрубил верёвку, подхватил Авгула, перекинул его через седло и был таков...

С этого дня Авгул поклялся служить шаману Каракешу до конца своей жизни.

Для жертвенного огня собирали сухой хворост, как правило, все до единого разбойника. Усилиями каждого должен гореть костёр, и великий Хорс не простит тому, кто не бросил в него ни одной былинки. Но тащили, конечно, не по былинке, и вскоре рядом с крестом образовалась огромная куча. Кто-то хотел выкопать сам крест, но шаман Каракеш остановил, хлопнув своей ручищей охотника по затылку, которому было достаточно этого, чтобы улететь под откос к речной воде: охладись, негоже не уважать чужую веру, об этом ещё говорил и сам Потрясатель Вселенной.

Из срубленных деревьев соорудили помост с дощатой площадкой наверху для белого коня и белого барана, внизу сложили хворост. На поляну Булат приказал выкатить несколько бочек хорошего вина из боярских запасников. Джагун подошёл к Каракешу и сказал ему тихо:

   — Мурзу напоить, а на рассвете принести в мою повозку его голову.

   — Будет исполнено, мой начальник, — ответил Каракеш.

Карахан заметил их перешёптывание и взгляд Булата, брошенный в его сторону, криво усмехнулся: теперь он знал точно, что этот вечер с уходящим в вечность бабьим летом, с красным закатным небом для него последний... Он стал думать о Мау-кургане, о холме печали. Стоит этот холм возле Сарая, насыпанный из костей и черепов русских пленников вместе с землёю. Над ним восходит луна, и, отражаясь в её бледном свете, верхушка Маукургана похожа на привидение. Дует ветер, и тогда будто слышится детский плач по убиенным.

«А кто заплачет по мне? Мать? Но она давно уже белой тенью летит во владения Хорса. Отец? Тот погиб как храбрый батыр. Дети, жена? Их нет у меня... Я заплачу сам... Для чего жил? Для чего как паук плёл паутины несчастья другим, пока сам не попал в эти тенёта?.. И не поможет теперь награбленное золото, что закопал я в ста шагах от холма печали. А может быть, сказать Каракешу?.. Но этим голову теперь не спасёшь, лишь только прибавишь к пермскому золоту своё...»

Булат приблизился к Карахану, сидевшему в стороне и не принимавшему участия в сооружении жертвенного огня, и положил на плечо ему руку.

   — Что не весел, мурза?.. Сейчас как раз время вспомнить о добрых делах, так веселивших некогда душу...

Карахан сбросил руку Булата со своего плеча, решительно встал и попросил вина и меч, чтобы зарезать белого коня. Джагун, удивлённый его просьбой и сбитый с толку, разрешил. Карахану дали в руки меч и подвели коня. Мурза выпил один ковш вина, за ним другой, упал на колени и стал молиться. Губы и подбородок у него дрожали, и по щекам лились слёзы. Но вот он поборол минутную слабость, выпрямился и ударом меча пронзил себе сердце.

Собравшиеся вокруг него кметы ахнули.

   — Совсем спился мурза, — сказал Булат, сглаживая впечатление, вызванное самоубийством Карахана. — Уберите его... Мы его тоже принесём в жертву огнеликому Хорсу. Да подайте мне живее факел, — обернулся он к тургаудам, — видите, скоро огнеликий Хорс коснётся земли!..

Подняли наверх зарезанных коня и барана и, раскачав за ноги и руки Карахана, бросили его поверх жертвенных животных. И вот огромное багровое светило коснулось горизонта. Булат поднёс к сухому хворосту факел — и жертвенный огонь возгорелся. Сняв шапки и повесив пояса на шею, что означает отдаться на волю неба, кметы упали на землю, поклоняясь багровому, как сгустившаяся кровь, солнцу. Шаманы во главе с Каракешем ударили в бубны...