Конец черного темника - [52]

   — Нет, не забыл, княже, хотел сказать о них по приезде на Рясское поле и там бы показал их. А это хорошо, что ты сам о них помнишь... Значит, не только внимаешь словам преподобных монахов, а пользуешься сведениями ратных людей. Это похвально. Перелазы опасны, если их оставить без присмотра, а ещё хуже, коли не знать о них... Конница Мамая через них утечёт, как песок в змеиную нору, а потом нанесёт ядовитый удар...

Попалась деревянная часовенка — голубец — могильный памятник, стоящий обочь дороги, видно заброшенный давно: брёвна почернели, крыша покосилась, крест на ней тоже. А ниже под козырьком была прибита дубовая икона Божьей Матери.

Пересвет велел остановиться. Вылез из саней, взял в руки яблоневый посох и, приблизившись к часовенке, перекрестился:

   — Старый голубец, кто под тобою — стар аль молодец?.. Праведен ли?.. А если в грехе утопавший, прощаю тебя, сын дажбожьего внука. А у тебя, Мать-Богородица, прошу ниспослания удачи в нашем великом деле. И взываю к тебе, небо над широким Рясским полем, и прошу тоже об этом, — Пересвет скосил глаза на Дмитрия. Тот сидел в санях неподвижно. Думал.

В мыслях своих Дмитрий унёсся далеко от этих мест, к белокаменной Москве. Что поделывает сейчас его Дуня?.. Как там сынок Василий?.. Не балует? А что предпринимает воевода Боброк-Волынец для будущей битвы?.. Разослал ли гонцов во все края Руси, как и было с ним условлено? И лихо ли всё содеял?.. Должно быть, лихо, на воеводу надёжа, как на самого себя. Мудрый, многоопытный муж и в делах, касаемо государства, и в ратных. Ведь он, Дмитрий, теперь великий московский князь, и возрос-то под его доброй опекой и даже преуспел кое в чём своего учителя. Сам Боброк сказал Дмитрию Ивановичу после Вожи: «Содеял ты мужество своё в этой битве, великий князь, такое, что и мне, старому воину, и другим хватило бы с избытком». Конечно, преувеличивал Волынец, а слушать эти слова было приятно. Первая его великокняжеская победа! Но последуют ли за нею другие?..

Дмитрий поднял голову, увидел, что Пересвет кончил молитву, и уже направился к саням, твёрдо вбивая в подмороженный снег яблоневый посох с двумя рогульками на верхнем конце. Подойдя, он бережно положил его возле ног Дмитрия, взял вожжи, хлестнул ими по крупам лошадей, и они сразу взяли рысью.

На поле приехали, когда в лесу заходили тени, небо посерело и на нём проглянул неживой, прозрачный, полувоздушный месяц. Глянув на только что вспыхнувшую первую звезду, как раз усевшуюся на верхушке высокой стройной разлапистой ели, Пересвет довольно проговорил:

   — Вот и хорошо, что ночь безветренная будет... Скоро месяц начнёт оживать, и Стожары появятся. Но чую, волки должны быть где-то близко, ишь как сороки суетятся...

   — Отче, — сказал Бренк. — А помнишь, что сказал нам чернобородый лесоруб?.. Мол, за Окой их опасаться нечего — сытые ходят.

   — Так-то оно так, Михайло Андреевич, да по всему видать, не проходила на этот раз по Рясскому полю основная Мамаева сила, — лишь кое-где домишки смердов порушены, а не целые деревни и сёла, здесь дело рук только разъездов, а Мамайка, значит, сильно на север взял, к Волге. Спешил лютый зверь в свою берлогу раны зализать... Ведь сам знаешь, Михайло Андреевич, когда ордынцы идут грабить, то они на сотню вёрст в ширину прочёсывают местность, словно частым гребнем. А тут кучно бежали. Торопились.

   — Да, будут волки, — подтвердил Дмитрий Иванович. — Большой костёр запалим... А ну, ребята, выпрягай лошадей, ставь в круг сани стоймя, так, чтобы полозья к лесу торчали, да поглубже в снег их закапывай и привязывай к ним войлочную накидку, — оказавшись в родной походной стихии, зачал приказывать дружинникам великий московский князь.

Выпрягли лошадей и задали им овса. Сани закопали до половины в снег, утоптали его возле них и в самом кругу, натянули поверху кошму, пристегнули к ней ещё несколько других и опустили донизу, и края тоже закопали в снег, — получилась непродуваемая, закрытая со всех сторон юрта... Внутри на снег тоже положили войлок.

Нарубили хвойных лап целый стожок, разожгли костёр. Пламя взметнулось высоко, затрещали сучья. Зафыркали лошади, почувствовав ласковую теплоту огня.

Ночь наступала быстро. Покраснел месяц и цветом стал походить на варёного рака. Ярко засветились Стожары. Вдалеке ухнул филин. Громко хлопая крыльями, видно разбуженный каким-то зверем, взлетел тетерев, снова прострочили ночной свежий морозный воздух неугомонные сороки. И из глубины леса вдруг раздался на высокой ноте вой волка. Ему не замедлили ответить другие.

На ужин решили горячего не готовить — плотно поели на Рановской засеке. Достали из кожаного мешка ковриги хлеба, наполнили миски квасом, накрошили лук, чеснок, сыру и подмороженного куриного варёного мяса, подлили конопляного масла — получилась отменная тюря. Для Пересвета тюрю сделали без курятины.

Дохлёбывали, когда снова, но уже значительно ближе услышали волчий вой, протяжнее прежнего, леденящий человеческую кровь.

   — Словно хоронят кого-то, — встрепенулся Михаил Андреевич Бренк, и на его тонком, красивом лице обозначилась печаль.