Конец черного темника - [41]

12. БОБРОК И ПЕРЕСВЕТ

Пока Дмитрий спал в опочивальне своей жены, Боброк-Волынец велел привести к нему Александра Пересвета — чернеца из Троицкой обители, приехавшего вместе с дружиной в Москву. Это был могучего сложения монах, высокого роста, с длинным скуластым лицом и очень выразительными умными голубыми глазами.

Вошедши к Волынцу, Пересвет поставил в угол посох — подарок Радонежского за усердие в его великих делах и помыслах. Боброк обратился к чернецу с вопросом:

— Отче, перед тем как вам надлежит отправиться с Дмитрием в неблизкую дорогу, хочу спросить: нужно ли самому великому князю московскому ехать в те места, где предстоит биться с Мамаем?

   — Считаю, княже, что нужно. Путь долог и труден, но, преодолев его и увидев своими глазами, что есть Русская земля, и каков человек на ней, и какие страшные опустошения нанесли ей ордынцы, сердце великого князя содрогнётся и обольётся кровью, и укрепится в нём вера на великую битву...

   — Я тоже думаю так. И да будет путь ваш светлым, как слияние великих рек Москвы и Оки в лунные ночи. Ещё будучи в вашей обители, на дубовой стене в ранних лучах Ярилы я зрил не только победу над поганым Мамаем: слышал плач многих женщин, но это был плач по убиенным, а не по разорению всей Русской земли. И это был плач, облегчающий душу, сходный с грозовым летним дождём, после которого всё оживает и начинает цвести буйной зеленью...

   — Я неслыханно рад, княже, что и ты уверен в победе так же, как и мой наставник, отец Сергий. Перед взором ведуна всегда открывается будущее, которое не дано лицезреть простым смертным.

   — Отче Пересвет, — рассмеялся Боброк, — если ты называешь ведуном человека, умудрённого опытом и знанием жизни, то я с тобою согласен. Я рад, что снова встретился с тобой, Александр Пересвет...

   — Ия безмерно рад встрече, мудрый княже, — Пересвет поклонился. — Дмитрий Михайлович, ты знаешь, что есть у меня хороший товарищ, брат по обители Родион Ослябя. Сын его, уже вошедший в лета, по имени Яков, стал добрым воином. Жил он в Любутске, но сейчас я жду его с минуты на минуту. Дозволь, княже, находиться ему в нашем обозе? Я уверен, что он станет необходимым человеком для великого князя... Мечом и копьём он владеет, как хороший охотник рогатиной. А рогатиной — не хуже любого охотника. Когда прижимает медведя к дереву, зверь стоит не шелохнувшись, а затем валит его одним ударом ножа. Пора уж ему, я думаю, к большим делам приобщаться, а не токмо на медведей ходить...

   — Хорошо. Покажешь мне его... А ну повтори, как ты место назвал, где он жил.

   — Любутск. Любутск на Оке, — Пересвет улыбнулся. — Я знаю, княже, этот городок тебе ведом. Якову тогда было семь лет, когда в Любутске великого князя литовского Ольгерда, отца нынешнего волчонка Ягайлы, ты бил.

Жалко, что меня там не было. Повоевал бы и я вместе с Родионом против литвян, ятвяг да жмуди, кои в войсках у Ольгерда находились. Почувствовали они тогда твёрдую руку Москвы. Твою руку...

   — Почувствовали, да всё неймётся... Сам говоришь, волчонок Ягайло. Коварен, тщеславен, норовит с хвоста укусить, а власть ему досталась немалая. Вон уж своих родных братьев Андрея да Дмитрия согнал с отчей земли, а московский князь приютил. Думаю, Мамай его будет настойчиво склонять идти с ним на Москву. Я уже послал одного преданного мне литвянина сведать о намерении Ягайлы. К весне буду ждать возвращения... А вам снега ждать надобно, чтоб по первой пороше — и в путь. Глядишь, дён через пять накроет лебедь своими крылами нашу землю. Счастливой дороги вам, други мои, — Боброк протянул Пересвету руку, да не мог обхватить широкую как лопата, мосластую ладонь чернеца. Улыбнулся: — Да такой рукой, отче, камни дробить можно...

Быстрой походкой вошёл Дмитрий. На нём был тёплый кафтан, перепоясанный широким кожаным ремнём, на котором висел меч, на ногах зелёные сафьяновые сапоги, на голове высокая шапка, отороченная бобряном. Александр поклонился. Боброк встал со скамьи, застеленной узорчатой япончицей[46], немало удивился появлению великого князя.

   — На каменный Кремль хочу взглянуть, — сказал Дмитрий, приглашая Боброка и Пересвета последовать за собой.

Вышли на Соборную площадь.

Над кремлёвскими церквами низко плыли тучи, зябко тянуло северным ветром.

   — Угадал ты, княже, — сказал Пересвет, оборачиваясь к Боброку. — Дней через пять точно снег ляжет. Санный обоз соорудим и прямо вдоль Москвы-реки на Коломну до Оки, а оттуда по Оке, через реку Проню до Рановы — притока Прони, а там и Рясское поле. А от него до верховьев Дона рукой подать: через Хупту и реку Рясу. И Доном в Москву возвернёмся...

   — Хорошо, отче, знаешь нашу дорогу, — одобрил Дмитрий.

   — Не раз, великий князь, хаживал с поручениями по монастырским делам с посохом этим, — Пересвет стукнул им по гладким камням, настеленным на площади. — Бывал я и в Рязани, в Скопине, в Пронске, на Рясско-Рановской засеке. Дмитрий Михайлович, — повернулся к Боброку, — насколько я знаю, и тебе в тех местах бывать приходилось...

   — Верно, отче, зрил и Рязань, и Скопин, и Пронск на высокой горе: главы его церквей будто парят в вышине. Олег, князь рязанский, на этот городок всю жизнь зарился: всё хотел своего косоглазого зятя татарина Салахмира туда на княжение определить. Вот и пришлось Москве вмешаться, и послали меня с войском оградить от рязан Владимира, теперь-то там Даниил княжит. Этот сокол летает высоко: они вон с Дмитрием на Воже Бегичеву рать совместно секли.