Конец большого дома - [2]

Как разгорелся сегодняшний скандал, Баоса не заметил, он был весь день занят починкой старой конопляной сети. Сперва разревелись дети: самый младший сын Полокто, Дэбену, отобрал какую-то игрушку у дочери Пиапона, Миры. Девочка заплакала, и тут за нее заступилась мать Дярикта, начала шлепать мальчишку и подняла крик на всю фанзу. Жена Полокто, Майда, тихая, рассудительная женщина, самая расторопная хозяйка и любимая невестка Баосы, никогда первой не вступавшая в ссоры, на этот раз, словно разъяренная медведица, кинулась на Дярикту и начала бить ее, не разбирая по какому месту. В фанзе поднялся гвалт, заревели в один голос дети, старшие ухватились за подолы халатов матерей, младшие, испугавшись драки, забились в угол фанзы и там надрывали глотки. Женщины остервенело ухватили друг друга за косы и повалились на глиняный пол фанзы.

Тут Баоса не выдержал, выхватил палку из кучи перед очагом и стал избивать дерущихся снох. Женщины отпустили косы, прикрыли руками головы и заревели в голос.

— Ама![1] Так жить больше нельзя, — сказал немногословный Пиапон.

— Это не жизнь, это… — кричал буйный Полокто. — Надо разделиться, надо каждому свою фанзу заиметь, отдельно жить!

— Нас хотите бросить? — обернулся Баоса. — Мы вас кормили, поили, состарились, и вы хотите нас бросить?

Старик подбежал к Полокто, размахнулся палкой и почувствовал, что кто-то повис на его руке. Это была младшая дочь Идари.

— Не бей, ама, не бей, — шептала девушка. — Но дерись, хватит…

Налетели комары, и Баоса высек огонь кресалом и поджег половину шляпы сморщенного древесного гриба-трутовика. Запахло паленым, будто готовили рядом жертвенную свинью. Комары попрятались в низкой молодой траве. Приближался рассвет, из темноты медленно проступали прибрежные кусты, деревья, они словно приближались к Баосе. На озере еще громче зачмокали караси, всплескивали сазаны — у рыб веселье, свадебный праздник.

Баоса не замечал утренней прохлады, окутавшего его тумана, голова у него пухла от раздумий. Сколько он помнит себя, деда, отца — все они жили в одном большом доме, все имущество, продовольствие между собой делили поровну, пушнину продавал или обменивал глава дома, хотя перед этим он и советовался с мужчинами. Маленького Баосу не приглашали на совет, но когда ему минуло восемнадцать лет, когда он убил третьего кабана, четвертого лося и первого медведя, глава дома — дед — пригласил его на совет мужчин. Баоса помнит, в его молодости дядья тоже иногда ссорились между собой, но стоило деду вымолвить слово, как они тотчас мирились; если был виноват младший, то на коленях просил прощения у старшего, если был виноват старший, то брал мужчину моложе брата, и тот за него просил прощения. Таков обычай. Братья мирились, и в доме наступало спокойствие, дружба, только несмышленые малыши иногда принимались драться, но это было просто утехой для старших.

А у Баосы подрались жены двух старших сыновей, а сыновья, вместо того чтобы унять их, вроде даже заступились. Что же будет дальше? Баоса в горячке избил Майду, распределительницу в большом доме, которая отвечала за достаток в пище людям и собакам, по указу которой во время путины мужчины днем и ночью ловили рыбу, а женщины сушили юколу, обжаривали жирные брюшки, вытапливали жир — готовили впрок. Пока Майда не говорила «хватит», мужчины и женщины продолжали свою работу. Майда не только умела подсчитывать запасы пищи, одежды, она сама работала проворнее и лучше всех женщин. Баоса раньше никогда не поднимал на нее руку и теперь бы не тронул ее, если бы не кричала и не ругалась на все стойбище эта вздорная, взбалмошная Дярикта. Как только смирному, спокойному Пиапону досталась такая женщина? Видно, судьба, тут уж ничего не поделаешь. Как бы Пиапон хорошо жил, если бы женился на такой как Майда. Все в жизни получается наоборот: крикливый, шумный Полокто женился на спокойной, тихой Майде, а терпеливый и умный Пиапон — на легкомысленной Дярикте. Ох, жизнь, какая ты все же несправедливая!

Рассвело. Баоса, поеживаясь от холода, встал и прошелся по берегу. Вода отливала свинцовой синевой и еще надежно скрывала брачные пары карасей, сазанов и пожиравших свежую икру сомов. Баоса вернулся к оморочке, лег на примятые, еще хранившие его тепло ветки тальника, и будто ожидавшие этого момента мысли вновь зашевелились в голове.

Пиапон, второй сын, де могдани, можно сказать главный кормилец большого дома, окольно высказался за раздел, а старший, Полокто, прямо заявил об этом. Что же выходит? Если двое младших — Дяпа и Калпе — поддержат старших, то Баоса останется один на совете мужчин. Но нет, он не будет совещаться с ними об этом. Пока жив — большой дом сохранится! Когда умрет, тогда хоть разрушьте дом, хоть разъезжайтесь куда глаза глядят, — Баосе будет безразлично. Возбужденный старик не мог лежать, сел и снова закурил.

— Пока я жив, будете жить со мной в большом доме, — сказал он вслух. — Деды, отцы наши так жили, и мы будем так жить.

Перистые белоснежные облака над головой Баосы покрылись малиновым цветом, вода на озере теряла синеву, и сквозь ее толщу стали проглядывать рыбки, донные камешки, зеленая травка. Баоса вытащил древко, вдел трехзубую острогу и оттолкнул оморочку. Чмокавшие у берега караси бросились врассыпную, озорно всплескивавшие хвостами сазаны примолкли, прислушиваясь к прибрежному шуму. Баоса медленно поплыл, отталкиваясь острогой и коршуном поглядывая по сторонам. Впереди он заметил мелкую рябь, будто сотни мальков большой стаей плыли за кормом. Вдруг среди этой ряби взметнулся один фонтанчик, другой — можно было принять их за удары хвоста зеленых щурят. Но Баосу не обманешь, он знает: там притихли насторожившиеся сазаны. Так и есть, четыре больших толстых сазана, медленно двигая плавниками, уходили от него. В середине самый крупный, он угольно-черный, старик даже принял его сперва за черного амура. Баоса поднял острогу, нацелился в черного великана и метнул. Три стальных лезвия оскально блеснули в воздухе, вспороли алую воду и впились в сазанью горбинку. Черный великан ударил веерным хвостом, показал медно-красный бок и тут же притих.