Кондотьер - [6]
Перек дважды предоставляет слово некоему Лестеру К. Новаку, критику, комментирующему главную картину. «Всякое произведение является зеркалом другого произведения» — провозглашает он. «Если не все, то многие картины обретают свой истинный смысл, лишь благодаря предшествующим творениям, которые в них либо… декларативно воспроизведены, либо — более завуалированно — инкриптированы». Лестер делает вывод, что кунсткамера — «образ смерти искусства, умозаключение о мире, обреченном на постоянное повторение своих же собственных моделей». Последнее слово остается за грустью, иронией и насмешкой.
Но в дальнейшем Новак отказывается от своего первого суждения. Он усматривает в подходе Курца не насмешку или ностальгию по золотому веку живописи, а «процесс внедрения, присвоения, и в то же время — устремление к Другому, "Похищение в прометеевском смысле слова"». «Прежде всего в них нужно видеть, — заключает он, — логическое завершение чисто мыслительной работы, которая и определяет труд художника. Меж Anch'io son'pittore Корреджио и "Я учусь смотреть" Пуссена — прочерчиваются прозрачные границы, определяющие узкое поле любого творчества»>2[25]
Полет и ирония, гордость и униженность, стремление к немыслимой подлинности и озорное признание в ухищрениях героя-художника будоражат мыслительную машинерию Перека на протяжении всего его творчества. «Кондотьер» — роман о лжи, стремящейся выразить правду, оказался романом о неудаче — и, может быть, — неудачным сбоем повествовательной машины.
Роман «Кунсткамера» построен как карточный домик, обреченный развалиться на последней странице, в нем все вертится вокруг «подлинного» и «поддельного», и «задуман он только ради удовольствия притворяться и бегущих от этого мурашек». От первого и до последнего романа трагедийность чередуется с игрой. Точнее, Перек делает игровыми и подвижными оба понятия, заставляя их плясать, хотя в начале им не удавалось даже сообща передвигаться.
В завершение две цитаты.
Первая — обращение к нам, читателям, Перека и Отьера 17 октября 1959 года. Они только закончили очередную переделку романа. «Никаких подземелий. Гаспар будет сидеть в тюрьме и постарается спасти шкуру, доказывая свою невиновность. И ведь докажет! Каким образом? Вы узнаете это, прочитав в будущем году роман г-на Отьера "Кондотьер", изданный парижским издателем "Голимаром", в котором афтор осуществил блестящий прорыв в в литературный мир, подарив ему чарующую историю с персонажами, очерченными непогрешимым пером (если начистоту, выгравированными на редкость удачно)»[26].
Отьер ошибся всего-навсего на полвека и поменял «Галлимара» на «Сёй» и «Книжный магазин XXI века». «Чарующая» не первое определение, какое приходит в голову при чтении этой гамлетовской истории. Но перо, да, было непогрешимым… И писатель уже был, даже в том, что осудили как «неловкость» (манера все повторять, настаивать?) и «многословность» (результат переполненности?).
Вторая цитата из письма к другу, написанного весной 1961 года: «Кондотьер» не выйдет или выйдет посмертно с предисловием Монмартино. Я сказал. Вот. Во-первых, он плох. А во-вторых, теперь я обращаюсь к современности, как мне кажется, более убедительным, полноценным, адекватным, серьезным, органичным образом, скажу больше, не таким надуманным. Во всяком случае, я на все это надеюсь»[27].
Жорж Перек имел основания надеяться. «Возвращения в современность» придется подождать еще несколько лет после еще одной попытки («Иду в маске», 1961; рукопись потеряна), тоже отвергнутой Галлимаром. Но последующие книги воплотили намеченную программу.
А посмертное издание «Кондотьера» нашло в моем лице пишущего предисловие Мартино.
Анри Мартино (1882–1958), как известно, был преданным и скрупулезным издателем Стендаля, а еще певцом местечка Кулонж-сюр-Лотиз (Де-Севр).
Кондотьер
Посвящается Жаку Ледереру[28]
Подобно многим, я сходил в ад, подобно некоторым, мне кое-как удавалось оттуда выбираться.
Мишель Лейрис. Возраст мужчины
Прежде всего, я повторю про себя, каковы те вещи, кои я раньше почитал истинными вследствие того, что воспринимал их чувством, а также поставлю себе вопрос, почему я считал их таковыми; затем я выявлю причины, по которым позднее подверг все это сомнению; и наконец, я рассмотрю, каково должно быть теперь мое мнение об этом предмете.
Декарт. Размышления о первой философии[29]
Мадера оказался тяжелым. Я схватил его под мышки и, пятясь, потащил вниз по лестнице, ведущей в мастерскую. Его ноги бились о ступеньки, и эти скачкообразные шлепки, вслед за моими неравномерными шагами, глухо отражались под узкими сводами. Наши тени плясали по стенам. Густая кровь все текла и текла, сочилась из набухшего махрового полотенца, растекалась по шелковым отворотам, терялась в складках пиджака; иногда поблескивающие слизистые струйки, задерживаясь на мельчайших шероховатостях ткани, собирались в сверкающие капли и падали на пол, взрывалясь звездными брызгами. Я положил его перед лестницей, прямо у двери в мастерскую, и пошел наверх, чтобы забрать бритву и вытереть пятна крови до прихода Отто. Но Отто, войдя через другую дверь, явился почти тотчас же и, недоумевая, уставился на меня. Я бросился назад, сбежал по лестнице и закрылся в мастерской. Запер дверь и загородил ее шкафом. Через несколько минут Отто спустился, попытался выбить дверь — та не поддалась, — затем потащил Мадеру наверх. Я придвинул к двери еще и верстак. Чуть позже Отто вернулся. Позвал меня. Два раза выстрелил в дверь.
Сказать, что роман французского писателя Жоржа Перека (1936–1982) – шутника и фантазера, философа и интеллектуала – «Исчезновение» необычен, значит – не сказать ничего. Роман этот представляет собой повествование исключительной специфичности, сложности и вместе с тем простоты. В нем на фоне глобальной судьбоносной пропажи двигаются, ведомые на тонких ниточках сюжета, персонажи, совершаются загадочные преступления, похищения, вершится месть… В нем гармонично переплелись и детективная интрига, составляющая магистральную линию романа, и несколько авантюрных ответвлений, саги, легенды, предания, пародия, стихотворство, черный юмор, интеллектуальные изыски, философские отступления и, наконец, откровенное надувательство.
Во 2-й том Антологии вошли пьесы французских драматургов, созданные во второй половине XX — начале XXI века. Разные по сюжетам и проблематике, манере письма и тональности, они отражают богатство французской театральной палитры 1970–2006 годов. Все они с успехом шли на сцене театров мира, собирая огромные залы, получали престижные награды и премии. Свой, оригинальный взгляд на жизнь и людей, искрометный юмор, неистощимая фантазия, психологическая достоверность и тонкая наблюдательность делают эти пьесы настоящими жемчужинами драматургии.
На первый взгляд, тема книги — наивная инвентаризация обживаемых нами территорий. Но виртуозный стилист и экспериментатор Жорж Перек (1936–1982) предстает в ней не столько пытливым социологом, сколько лукавым философом, под стать Алисе из Страны Чудес, а еще — озадачивающим антропологом: меняя точки зрения и ракурсы, тревожа восприятие, он предлагает переосмысливать и, очеловечивая, переделывать пространства. Этот текст органично вписывается в глобальную стратегию трансформации, наряду с такими программными произведениями XX века, как «Слова и вещи» Мишеля Фуко, «Система вещей» Жана Бодрийяра и «Общество зрелищ» Г.-Э. Дебора.
Третье по счету произведение знаменитого французского писателя Жоржа Перека (1936–1982), «Человек, который спит», было опубликовано накануне революционных событий 1968 года во Франции. Причудливая хроника отторжения внешнего мира и медленного погружения в полное отрешение, скрупулезное описание постепенного ухода от людей и вещей в зону «риторических мест безразличия» может восприниматься как программный манифест целого поколения, протестующего против идеалов общества потребления, и как автобиографическое осмысление личного утопического проекта.
рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации - потребительского общества - и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях.
Повести французских писателей 1960-х годов. Повесть «Вещи» Жоржа Перека рассказывает о людях и обществе шестидесятых годов, о французах середины нашего века, даже тогда, когда касаются вечных проблем бытия. Художник-реалист Перек говорит о несовместимости собственнического общества, точнее, его современной модификации — потребительского общества — и подлинной человечности, поражаемой и деформируемой в самых глубоких, самых интимных своих проявлениях. Жан-Луи Кюртис — один из самых читаемых во Франции популярных писателей.
Настоящий сборник включает в себя рассказы, написанные за период 1963–1980 гг, и является пер вой опубликованной книгой многообещающего прозаика.
Перед вами первая книга прозы одного из самых знаменитых петербургских поэтов нового поколения. Алла Горбунова прославилась сборниками стихов «Первая любовь, мать Ада», «Колодезное вино», «Альпийская форточка» и другими. Свои прозаические миниатюры она до сих пор не публиковала. Проза Горбуновой — проза поэта, визионерская, жутковатая и хитрая. Тому, кто рискнёт нырнуть в толщу этой прозы поглубже, наградой будут самые необыкновенные ущи — при условии, что ему удастся вернуться.
После внезапной смерти матери Бланка погружается в омут скорби и одиночества. По совету друзей она решает сменить обстановку и уехать из Барселоны в Кадакес, идиллический городок на побережье, где находится дом, в котором когда-то жила ее мать. Вместе с Бланкой едут двое ее сыновей, двое бывших мужей и несколько друзей. Кроме того, она собирается встретиться там со своим бывшим любовником… Так начинается ее путешествие в поисках утешения, утраченных надежд, душевных сил, независимости и любви.
Когда чудом выживший во время неудачной спецоперации Джейсон Морган многие месяцы балансировал между жизнью и смертью на больничной койке, где-то уже появился его будущий друг — маленький черный лабрадор Нэпал. Его выбрали, чтобы воспитать помощника и компаньона для людей с особыми потребностями и вырастить пса, навыки которого трудно оценить деньгами. Встреча с ним изменила жизнь прикованного к инвалидной коляске Джейсона, одинокого отца троих сыновей. Из измученного болью инвалида мужчина стал опорой и гордостью для своих детей, тренером футбольной команды, участником Игр воинов и марафона, гостем телепередач и Белого Дома — и везде вместе с верным Нэпалом он рассказывает о том, каким чудом может быть дружба человека и собаки.
Вена — Львов — Карпаты — загробный мир… Таков маршрут путешествия Карла-Йозефа Цумбруннена, австрийского фотохудожника, вслед за которым движется сюжет романа живого классика украинской литературы. Причудливые картинки калейдоскопа архетипов гуцульского фольклора, богемно-артистических историй, мафиозных разборок объединены трагическим образом поэта Богдана-Игоря Антоныча и его провидческими стихотворениями. Однако главной героиней многослойного, словно горный рельеф, романа выступает сама Украина на переломе XX–XXI столетий.
Современный напряженный психологический роман. Судьба открыла перед главным героем неожиданные страницы… Обычный звонок, который перевернул всю его мягкую жизнь. Как поступить? Быть на стороне Власти? Богатства? И – тогда жив. Или… не откупаться от совести под давлением обстоятельств? Это значит, потерять свободу и… больше. Как отличить палача от жертвы? Психическая атма человека с вкраплениями мощного метафизического текста. Книга о пределе личной свободы и о пределе воли человека.