Кондор улетает - [86]
Наклонив голову, он следил за луной правым глазом, а за пирогой — левым. Опрокинулась чаша луны — расплескалась вода… но в ночном небе не было заметно никаких предвестников дождя.
Неровное, плохо обтесанное дерево (это была настоящая пирога, вырубленная из одного ствола.) казалось гладким и бархатистым на фоне отполированной луной воды.
Какая мягкая, подумал он. Мягкая! Точно пуховое кресло. Такая удобная…
Он знал, что это вовсе не так, — он ведь часто плавал в пирогах. Это были неудобные, неуклюжие скорлупки, которые плясали на воде.
Мой дед нажил столько денег — он взглянул на луну, словно ожидая ответа, — а у нас есть только пирога, как у каких-нибудь нищих кэдженов. Война забрала все остальные яхты и лодки — их передали береговой охране. Но мы могли бы завести хотя бы новую пирогу или ялик. Ведь столько денег…
А что такое деньги? Когда он был маленьким, он представлял себе груды долларовых бумажек, запертые в шкафу. Отец женился на матери, чтобы получить ключ от шкафа, и дедушке он нравился больше, чем мама… А как дед относится ко мне, хотел бы я знать? Не очень. Ведь не приехал повидаться.
Прямо под ним возникла стайка рыбок — серебряные пятнышки, спасающиеся от невидимого преследователя, — и исчезла, почти не зарябив воду.
Он начал считать звезды: четыре, пять — и вон еще три, под заходящей Большой Медведицей. Наверное, уже поздно. В эту пору года светает медленно. Вторая половина октября. Скоро день Благодарения и рождество — еще более короткие дни. Я ни разу не видел зари, то есть этим летом. Сегодня я ее дождусь.
Он оглянулся на дом. Широкий, высокий, серый на фоне синего ночного неба. В комнате его матери горел свет. И в холле тоже. Она его уже хватилась.
Он сполз по лестнице в пирогу. Она закачалась и запрыгала, но он удержал ее, осторожно сел там, где полагалось, и отвязал веревку.
Мать будет искать его сначала в саду, а потом на дороге в город. Про берег она подумает только в последнюю очередь. У него много времени.
Он неуверенно погрузил весло в воду. После двух-трех попыток он вспомнил, как это делается, вспомнил все, чему его учили.
Он поплыл по безветренной неподвижности залива. Он часто отдыхал, потому что в его запястьях опять поднималась боль, но продолжал грести — у него был план. Когда он отойдет на безопасное расстояние, когда его уже нелегко будет увидеть с берега, тогда он повернет на запад. Там, он помнил, проходит течение, и оно унесет его к этому городку… Лонгпорт, кажется? А добравшись туда, он посмотрит, что делать дальше.
Но его запястья разболелись невыносимо. Он уже не мог грести. Он бросил весло на дно пироги, в лужицу воды. Положив ноющие кисти на борта, он осторожно — растянулся на дне. Вода, плескавшаяся под его спиной, была теплой и приятной. Он плыл в полной безопасности, укрытый в этой неглубокой колыбели. Когда, с трудом приподняв голову, он взглянул на горизонт, небо еще не начало светлеть. Луна зашла, и вверху осталась только проколотая звездами чернота. Со всех сторон тускло поблескивал залив, отражая свет звезд единым смутным сиянием. Он снова лег, унося с собой образ того, что увидел. Ровное чистое шелковое пространство, мягкое, белое, манящее. Как постель, как безграничная постель. Он хотел еще раз поднять голову, поглядеть, но у него не хватило сил. И, ни о чем не думая, он повернулся на бок, раскинул истерзанные болью руки и тихонько, легко соскользнул в бесконечное протяжение смутной белизны.
В заупокойной службе на кладбище Метери участвовали трое священников, архиепископ и десяток причетников. Ладанный дым окутывал новую гробницу из красного мрамора, белыми струйками обвивал склоненных скорбящих ангелов по четырем углам. Но тут было только имя Энтони, высеченное огромными буквами. Несмотря на все поиски, несмотря на вознаграждение, предложенное его дедом, Энтони ускользнул от них. Он остался в постели, которую выбрал для себя сам.
Анна
Энтони не было, он ушел. Он выскользнул из комнаты, он прокрался вниз по лестнице, он пробежал через сад к морю. И исчез в нем.
Он даже пирогу спрятал от них — от десятков и сотен людей, которые обшаривали прибрежные болота, которые осматривали залив с низко летящих самолетов и рыбачьих лодок. Зачем Энтони оставил себе пирогу? Куда он ушел, что ему могла понадобиться эта утлая лодчонка? Куда он ушел?
Она с воплями бегала по всему дому, по садам и холмам вокруг, по лугам. Она разослала слуг во всех своих автомобилях искать его на дорогах. А сама стояла на веранде, приютившись в тени, сжимая ладонями лицо, словно оно могло вот-вот рассыпаться, и смотрела, как восходит солнце…
Она даже не подумала искать на берегу… Так плохо она его знала. Так ошиблась.
Движение времени обратилось вспять. Энтони становился все меньше, свернулся в эмбрион, вернулся в ее утробу, разделился на первые слагаемые — яйцеклетку и сперматозоид — и ушел еще дальше, в ничто, которым был до их объятия. В свой последний недосягаемый тайник.
Его нет.
Она приняла эту боль с тупым стоицизмом предельного утомления. Она но молилась о том, чтобы его тело было найдено. Ее отец молился, ее сестра молилась — они поручили целому монастырю монахинь молиться за обретение Энтони.
