Молча раскрыл портфель, показал мне — совершенно пустой.
— Ты же хотел купить мяса и яблок, — сказала я. — И еще чего-то…
Он ответил:
— Видишь ли, я хотел бы, чтобы ты поняла меня.
— Хорошо, — согласилась я, — постараюсь.
Он продолжал:
— Прихожу на рынок, вижу гранаты, вспомнил, я покупал маме гранаты, и груши ей покупал, и творог, и телячью печенку, все для нее. Одна баба даже узнала меня, я у нее часто творог покупал, бери, говорит, хозяин, у меня нынче особенно хороший творожок получился. И вот как хочешь, а я ничего не сумел купить. Как-то не привык покупать всю эту благодать для себя.
Он посмотрел на меня виноватыми глазами:
— А о тебе на этот раз не подумал…
— И не надо, — ответила я, нисколько не обидевшись на него; я поняла и абсолютно согласилась с ним: должно быть, и я поступила бы точно так же…
Официант принес лимонад, Игорь налил себе и мне.
— Ты хотела стать писательницей…
— Хотела, — сказала я.
— Видишь, я все помню.
— Вижу… Но писательницей я не стала, как-то не получилось.
— Зато ты хорошая журналистка, тебя знают, охотно читают, я знаю многих людей, которые всегда ждут вашу газету, первым делом твой очерк…
Он помедлил, как бы раздумывая, говорить или не надо, потом решился:
— Думаешь, почему я не выписываю твою газету? Из-за того, что она не выносит тебя, даже твоего имени слышать не может…
Он выделил слово «она», чтобы я сразу поняла, о ком идет речь.
— И можешь себе представить, дочка моя — твоя поклонница…
— Ну да? — удивилась я. — Неужели?
— Даю слово. Одно время даже завела особую папку, куда складывала и вырезала все твои очерки, корреспонденции, даже какие-нибудь небольшие путевые заметки, но папка эта как-то попалась на глаза матери…
Игорь притворно, я сразу поняла, что притворно, засмеялся.
— Что тут было!
— Она объяснила твоей дочке, в чем дело?
— По-моему, нет, ничего не сказала, но был тот еще скандальчик!
— Забавно, — сказала я. — Смешные шутки шутит жизнь…
— Когда-нибудь я дочке все расскажу…
Я пожала плечами:
— Как хочешь — это твое дело…
Должно быть, отец был прав, и в самом деле существует инерция делания зла.
Эта женщина причинила мне зло, и она же продолжала ненавидеть меня всю жизнь. Ее роман с Игорем продолжался около двух лет. Все началось вскоре после смерти моего отца.
Я ничего не знала, не подозревала, я вообще терпеть не могла бесцельные, придирчивые расспросы, подозрения, упреки. Главное — я верила ему. Пришел поздно, зашел к товарищу? Разве не может так быть? Не пришел ночевать? Задержался у матери, а там испортился телефон? И так может статься…
Но она не желала ждать. Ей нужен был Игорь весь, полностью, чтобы не делить его ни с кем.
И она настояла, чтобы он ушел от меня. Должно быть, он медлил, долго не соглашался, то ли жалея меня, то ли не желая менять устоявшийся уклад жизни, потом все-таки однажды, декабрьским вечером, ушел совсем.
Именно тогда, когда расцвел «декабрист», что, как говорил Игорь, означало хорошую, добрую примету…
…— Что ты здесь делаешь? — спросил Игорь. — В этом городке? Редакционные дела какие-нибудь?
— Угадал. Приехала собирать материал.
— И что же?
— Полное фиаско.
Он сказал с усмешкой:
— Не нужно быть излишне доверчивой…
Слова его поразили меня своей безусловной точностью. Надо же так! Ничего не зная, ни о чем не догадываясь, он попал в цель, в самую цель…
— Да, — согласилась я с Игорем. — Это ты верно сказал. Излишняя доверчивость не признак большого ума…
— Зато признак благородного сердца, — добавил Игорь.
Я встала, протянула ему руку:
— Будь здоров, желаю тебе, как принято теперь говорить, больших творческих успехов…
— И счастья в личной жизни, — продолжал Игорь. — Но счастья в личной жизни уже не получится. Впрочем, о творческих успехах я тоже не мечтаю…
— Почему?
— Уже не мечтаю, — повторил он. — В театр с каждым днем вливаются новые силы, приходят молодые актеры, окончившие кто ГИТИС, кто театральные училища, бойкие, пробивные, одним словом, современные на все сто!
— Не надо раньше времени причислять себя к старикам, — наставительным тоном произнесла я.
Где-то поблизости, видимо на ресторанной кухне, включили радио, послышались звуки «Лунной сонаты» Бетховена.
— Играет Святослав Рихтер, — определил Игорь.
Он был поразительно музыкален.
— Я сейчас вспомнила, как ты возмущался, — сказала я, — помнишь?
— Чем возмущался? — спросил Игорь.
— Мы шли с тобой из консерватории, после концерта, и ты сказал тогда, что самая великая, страшная, вопиющая несправедливость природы — это то, что она обрекла Бетховена на глухоту…
— Верно, — сказал Игорь. — Я сейчас вспомнил, как это все было, мы шли по Брюсовскому переулку, был душный летний вечер, ты сказала, что, наверное, будет дождь, а я поспорил, сказал, что дождя не будет. Потом мы заговорили о Рахманинове, ты вспомнила, как Ипполит Петрович рассказывал, что однажды ему посчастливилось видеть Рахманинова в консерватории, когда Рахманинов исполнял свой «Вокализ»…
— И два прелюда, — добавила я.
— И два прелюда, — покорно повторил Игорь. — А я тогда сказал, что, наверное, Рахманинов страшно тосковал, когда уехал из России…
— Отец говорил, что вся жизнь Рахманинова за границей была исполнена страданий, — сказала я.
