Концерт по заявкам - [40]

Шрифт
Интервал

— Постараюсь…

А Вася добавил так же серьезно:

— Ее еще надолго хватит, вот увидите…

Я летела в самолете домой, в Москву, перед мысленным моим взором все время стояло прекрасное в своей зрелой женской прелести Тосино лицо, седоголовый Васечка, на которого она то и дело поглядывала с непритворной любовью, потом мне виделась ее дочь, целующая свежий, пряно пахнущий каравай, испеченный из целинной муки.

Должно быть, Тося права, вот оно какое — счастье, настоящее, непридуманное, неподдельное…

…— Я часто вспоминаю Ипполита Петровича, — сказал Игорь. — Что за светлый ум был у человека!

«Не только светлый ум, но и сердце необыкновенное», — подумала я, однако не стала ничего говорить. Не захотела…

Отец умер давно, тому уже лет двадцать пять.

Мы были с Игорем на курорте, в любимом нашем Коктебеле, по целым дням купались, бездельничали, загорали на теплом песке, с сожалением видя, как неумолимо утекают благодатные дни, исполненные радости, бездумного спокойствия, абсолютного, по самое горло, блаженства…

И вдруг! И вдруг в это безмятежное, светлое бытие вклинилась телеграмма.

Никогда не забуду мелкие черные на белом буквы: «Ипполит Петрович болен. Положение серьезное. Если можете, приезжайте». И подпись соседа, жившего этажом ниже.

Как сейчас помню: за окном море, без конца и без края, где-то далеко, на горизонте, темнеет полоска дыма, — наверно, идет пароход; я подумала: «Один дым виден, а сам пароход где-то в тумане».

Почему в самые страшные моменты жизни в голову иногда лезут какие-то странные, нелепые мысли?..

В тот же день мы вылетели в Москву, но отца уже не застали. Он умер от инфаркта за день до нашего приезда.

…— Можешь себе представить, что у меня до сих пор хранится книга, подаренная мне когда-то Ипполитом Петровичем, — сказал Игорь. — «Избранное» Тютчева.

— Отец любил Тютчева, — сказала я. — Считал, что он недооценен, что его можно поставить в один ряд с лучшими нашими поэтами, такими даже, как Пушкин и Лермонтов…

— Помнишь? Ипполит Петрович часто повторял вот эти строки Тютчева — как это начинается? Сейчас вспомню…

Игорь провел пальцем по лбу.

Ты скажешь, ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила…

Он чеканил слова, чуть завывая, послушный дурной актерской манере, над которой, бывало, смеялся сам.

Я вспомнила, отец произносил эти строки очень спокойно, почти бесстрастно. Он вообще читал стихи без малейшего нервничанья, завыванья, а всегда невозмутимым матовым голосом.

Как-то сказал мне:

— Однажды я слушал самого Александра Блока. Он читал «Возмездие». Читал настолько бесстрастно, отстраненно, что я тогда же решил: буду всегда читать стихи только так, как Блок, потому что именно при спокойном чтении впечатление гораздо сильнее…

— А до того ты читал стихи манерно? — спросила я.

Отец усмехнулся:

— Не говори! С придыханием, то доходя до шепота, то рыча, — в общем, так, как читают провинциальные актеры из самого захудалого театра, где-нибудь в Тьмутаракани…

И вот теперь Игорь читал стихи точно в той же манере. Как жаль…

— Дальше не помню, — сказал Игорь. — А здорово, правда?

— Здорово, — ответила я. — Между прочим, один русский поэт так и назвал свой сборник стихов «Громокипящий кубок».

— Кто же? — спросил Игорь.

— Твой тезка, Игорь Северянин…

— Помню, — сказал Игорь. — Помню, небольшая книжечка в красном с синим переплете, стояла на полке, над письменным столом Ипполита Петровича…

Он повторил задумчиво:

— «Громокипящий кубок», как все-таки сильно сказано, ты не находишь?..

Я не ответила ему. В этот момент мне как живой представился отец, я старалась редко вспоминать о нем, потому что каждый раз вспоминать было больно.

А сейчас он виделся мне очень ясно: худое, изжелта-смуглое лицо, глубоко запавшие глаза, медленная улыбка, которая, как бы постепенно разгораясь, становилась все шире.

Он был мне дорог весь, какой был, со всеми своими особенностями, с этим старомодным, милым «виноват», если толкнет ненароком, с его большими ладонями, уже кое-где в нещедрой осыпи старческих просяных конопушек, с постоянно растрепанными, остававшимися долго густыми волосами, к старости почти сияюще белыми…

Мне вспомнилось, как он поджидал меня, когда я возвращалась поздно, как открывал дверь и стоял в проеме, высокий, несмотря на годы стройный, словно старость боялась коснуться его; вспомнилось, как он брал с полки какую-нибудь книгу и любовно, иначе не могу назвать, именно любовно, бережно раскрывал ее, листая страницы…

Однажды я спросила его:

— А мама тоже любила книги, как ты?

— В общем, любила, — ответил он. — Может быть, не так, как я, не с такой исступленностью, но любила…

Они дружно жили с мамой. У них была та редко встречающаяся гармоничная совместимость, которая каждый день их жизни превращала в праздник.

Отец, как я поняла позднее, не женился больше ни на ком не только из-за меня, не только потому, что боялся, какая попадется мне мачеха, но еще и потому, что он, как признался когда-то, не может разучиться сравнивать и вспоминать…

Помню, вскоре после маминой смерти (она умирала долго, мучительно от злокачественного лейкоза) он пошел на рынок со своим неизменным портфелем. Но вернулся очень быстро, ничего не купив.


Еще от автора Людмила Захаровна Уварова
Лики времени

В новую книгу Людмилы Уваровой вошли повести «Звездный час», «Притча о правде», «Сегодня, завтра и вчера», «Мисс Уланский переулок», «Поздняя встреча». Произведения Л. Уваровой населены людьми нелегкой судьбы, прошедшими сложный жизненный путь. Они показаны такими, каковы в жизни, со своими слабостями и достоинствами, каждый со своим характером.


Истории от первого лица

Повести и рассказы Л. Уваровой посвящены жизни и труду советских людей, их взаимоотношениям, сложным психологическим конфликтам.


Теперь или никогда!

Приключенческая повесть о двух мальчиках-пятиклассниках. Во время летних каникул они познакомились и подружились со старожилом их города стариком фотографом, который работал с партизанами во время Великой Отечественной войны. Он помогает мальчикам раскрыть тайну найденного ими архива фотографий, связанного с работой подпольщиков в их городе во время войны. Ребята узнают многое о славных подвигах безвестных героев Великой Отечественной войны, о судьбах многих из тех, на чью долю выпало воевать за свободу своей Родины.


Юность, 1974-08

В НОМЕРЕ:ПРОЗАЛюдмила УВАРОВА. Переменная облачность. Повесть.Геннадий МИХАСЕНКО. Милый Эп. Повесть. Окончание.ПОЭЗИЯПабло НЕРУДА. Возвращаясь. Посол. Все. Подождем. Здесь. Приехали несколько аргентинцев. Перевод с испанского Льва Осповата.Сергей БАРУЗДИН. Моим друзьям. «…А мы живем…». «Есть у нас в Переделкине деревце…». «В Порт-Саиде все спокойно…». «Бегите суеты, бегите суеты!..». «Как порою жизнь обернется!..»Абдулла АРИПОВ. Аист. Ответ. Перевод с узбекского А. ГлейзерДмитрий СУХАРЕВ. «Каждому положен свой Державин…». Шутливая песенка. Ночные чтения.


Облачно, с прояснениями

Рассказы о наших современниках. Авторское внимание привлекают детские и юношеские судьбы и характеры, морально-этические проблемы.


Нескучный сад

Их было пятеро, пять различных характеров, пять друзей, чья дружба, начавшись в школе, продолжала потом жить долгие годы. И вот они выросли, бывшие романтики, мечтатели, выдумщики. И настоящая, большая жизнь раскрылась перед ними, и по-разному сложились их судьбы. В этой небольшой повести автор стремится передать характер поколения, тех самых юношей и девушек, которые в годы Великой Отечественной войны прямо со школьной скамьи влились в ряды Советской Армии и защищали свою Родину от фашистских захватчиков.


Рекомендуем почитать
Красная лошадь на зеленых холмах

Герой повести Алмаз Шагидуллин приезжает из деревни на гигантскую стройку Каваз. О верности делу, которому отдают все силы Шагидуллин и его товарищи, о вхождении молодого человека в самостоятельную жизнь — вот о чем повествует в своем новом произведении красноярский поэт и прозаик Роман Солнцев.


Хлебопашец

Книга посвящена жизни и многолетней деятельности Почетного академика, дважды Героя Социалистического Труда Т.С.Мальцева. Богатая событиями биография выдающегося советского земледельца, огромный багаж теоретических и практических знаний, накопленных за долгие годы жизни, высокая морально-нравственная позиция и богатый духовный мир снискали всенародное глубокое уважение к этому замечательному человеку и большому труженику. В повести использованы многочисленные ранее не публиковавшиеся сведения и документы.


Моя сто девяностая школа

Владимир Поляков — известный автор сатирических комедий, комедийных фильмов и пьес для театров, автор многих спектаклей Театра миниатюр под руководством Аркадия Райкина. Им написано множество юмористических и сатирических рассказов и фельетонов, вышедших в его книгах «День открытых сердец», «Я иду на свидание», «Семь этажей без лифта» и др. Для его рассказов характерно сочетание юмора, сатиры и лирики.Новая книга «Моя сто девяностая школа» не совсем обычна для Полякова: в ней лирико-юмористические рассказы переплетаются с воспоминаниями детства, героями рассказов являются его товарищи по школьной скамье, а местом действия — сто девяностая школа, ныне сорок седьмая школа Ленинграда.Книга изобилует веселыми ситуациями, достоверными приметами быстротекущего, изменчивого времени.


Дальше солнца не угонят

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Дорогой груз

Журнал «Сибирские огни», №6, 1936 г.


Обида

Журнал «Сибирские огни», №4, 1936 г.