Конармия - [14]

От полустанка навстречу поезду показался всадник в черной папахе. Он ехал шагом на худой маленькой лошади. На его круглом, с мягкими чертами загорелом лице лежала глубочайшая усталость. Поникшие светлые усы словно подчеркивали эту усталость.

— Ты машинист? — спросил он, подъезжая и направляя лошадь по ходу поезда.

— Я машинист, товарищ Пархоменко, — глуховатым голосом ответил старик.

— Что же ты так тихо везешь?

— Садись тогда ты, Александр Яковлевич, может, у тебя лучше дело пойдет, — сказал старик с едва уловимой мрачной иронией.

Пархоменко, недоумевая, посмотрел на него воспаленными от ветра и бессонницы глазами.

Машинист обернулся и показал на людей, тяжело бредущих на крутой насыпи. Ноги их скользили, песок и щебень сыпались в ров, а они, согнувшиеся, напряженные, продолжали идти, опустив глаза в землю.

Александр Яковлевич понял, что поезд движется почти одной силой этих людей.

— Видал донских бурлаков? — попробовал пошутить машинист, но тут же нахмурился и отвернулся.

— Что с паровозом? — спросил Пархоменко.

— Вода кончается. Сейчас совсем станем…

— Ты что, ранен? — Александр Яковлевич кивнул на обмотанную голову старика.

— Да так, чуть царапнула, — с пренебрежением сказал машинист.

Пархоменко слез с лошади и, опустив подпруги, направился навстречу тихо катившимся вагонам. Лошадь, тычась мордой в спину хозяина, пошла следом за ним. Все эти дни ни он, ни сам Ворошилов почти не смыкали глаз. Немцы упорно наседали на отходившую армию. Правда, вчера их ряды основательно потрепали, и ночь прошла спокойно. Но каждую минуту можно было ждать нового нападения, и теперь Пархоменко мучила мысль — как бы поскорей подогнать отставший эшелон.

Глядя на подавленных зноем, устало шагавших людей, со всех сторон облепивших вагоны, видя их осунувшиеся, истомленные лица, он чувствовал, что никакая сила не заставит их двигаться быстрее. Однако, приметив знакомых шахтеров, он все же сказал:

— А ну, друзья, нажмем! В шахте-то похуже бывало! Седой шахтер освободил одну руку и поправил фуражку на голове.

— Не уговаривай, Саша, знаем, — хрипло сказал он. — Ты вот на что посмотри…

Рядом с ним, упираясь изо всех сил в подножку, шла располневшая женщина. Ее молодое лицо было сплошь покрыто черными потеками пота. Маленький сынишка семенил за ней, держась за подол.

— А ну, позволь, милая. — Александр Яковлевич осторожно отстранил женщину и, закинув поводья на руку, встал на ее место. — Тебе при твоем положении здесь делать нечего. Иди отдыхай.

— Правильно, Саша, — похвалил старый шахтер. — Я уже ей говорил, не хочет уходить. А тебя вот послушалась. Хорошо… Ну а насчет того, что хуже бывало, так это ты, милый, не прав. Хуже, чем сейчас, нам еще не бывало… Воды нет. Хоть бы дождь, что ли, пошел. Грудь горит. Смерть пить охота.

Пархоменко снял флягу, взболтнул ее и подал шахтеру.

— А ты? — удивился шахтер.

— Не хочу. Я только напился. Пейте, друзья. Фляга пошла по рукам.

Пройдя некоторое время вместе с шахтерами, Александр Яковлевич возвратился к голове поезда. Машинист, высунувшись в окно, всматривался в широкую степь.

— Увидел что? — спросил Пархоменко.

— Пыль в степу! — коротко сказал машинист.

Александр Яковлевич одним махом вскочил на подножку. «Пыль в степи» было боевой тревогой для воро-шиловцев-луганчан на походе. Это означало, что снова пылят к полотну немецкие кавалеристы на короткохвостых раскормленных лошадях. Раньше, когда эшелоны шли вместе, это не представляло особой опасности. Теперь для отставшего эшелона нападение было серьезной угрозой.

Пархоменко прикинул на глаз расстояние до впереди идущего поезда. Далеко. Верст пять. Но, возможно, услышат.

— Давай сигнал! — сказал он машинисту. Выпуская последние пары, тревожно завыл паровоз.

Эшелон остановился. В вагонах заплакали дети. Несколько сот вооруженных мужчин — шахтеры, металлисты, рабочие луганских заводов — выбежали на ту сторону рва и, щелкая затворами винтовок, стали занимать позицию вдоль полотна железной дороги.

— Вот жизнь! — сказал машинист. Он полез на тендер и стал прилаживать ручной пулемет.

— Умеешь? — удивился Пархоменко.

— А как же! — старик с явной гордостью посмотрел на него. — Я ж машинист. Как мне машину не разуметь? — произнес он вдруг молодым голосом.

В степи прокатился орудийный выстрел. Послышался все нарастающий свист. Снаряд разорвался неподалеку от пути, взметнув бурую тучу земли.

Пархоменко спрыгнул с подножки и, ведя лошадь в поводу, направился к залегшим бойцам. Прямо на него набежал с мешком на спине давешний старый шахтер,

— Ты куда, дед, с мешком? — спросил он.

— Гранаты тут, товарищ дорогой, — торопливо ответил шахтер.

— Смотри не взорвись! — Александр Яковлевич нагнулся и сильной рукой поправил мешок.

— Еще чего! Я их уж раз двадцать таскал. И все живой! — Шахтер легкой побежкой пустился вдоль полотна.

Среди эшелона вновь разорвался снаряд. Загорелся один из вагонов. Повалил густой дым. В нем, как в тумане, забегали женщины с кричащими детьми на руках.

Клубившаяся в степи пыль приближалась. Солнце садилось, и на кровавом фоне заката стали видны броневик и черные силуэты скачущих всадников. По блестящим, лакированным каскам Пархоменко узнал немецких улан. Они стремительно приближались, ширясь по фронту. Обстрел прекратился… Над строем улан сверкнул длинной искрой блеск обнаженных сабель. Все притихло. Только слышался катившийся по земле конский топот.