Конармия - [13]

— Давай, давай, Иван Евсеич, нажми! — поощрял кузнеца старик партизан. — Жми, Евсеич, наша берет!

Но тут Дерпа сделал легкое движение руками. Лицо кузнеца налилось кровью, на лбу вспухла синяя жила, он шевельнулся и стал медленно подниматься.

— Пусти руки, дьявол! Раздавишь! — прохрипел он. — Сдаюсь!

Дерпа принял руки, поднялся и, дружески кивнув кузнецу, пошел со двора.

— Это чей же такой? — с почтением в голосе спросил старик партизан.

— Федя говорил — шахтер, — сказал Иван Колыхайло с такой гордостью, словно сам был шахтером. — Ну и здоров! Недаром же он так здорово жрет!..

Покинув двор, Дерпа пошел на станичную площадь, где квартировал взводный Ладыгин, к которому ему надлежало явиться.

С крыш капало. Снег почернел и начал подтаивать. В извилистых провалах бежали ручьи. На солнечных местах сильно припекало, и по всему было видно, что весна в этом году будет ранней и дружной.

Хлюпая ногами по вязкой грязи, Дерпа с удовольствием думал, что перед самым уходом в отряд ему посчастливилось выменять у вернувшегося с фронта солдата добротные сапоги. Он выходил уже к площади, когда навстречу ему показался смуглый всадник с молодецкой посадкой. Тот ехал шагом на перебиравшей сухими ногами рыжей породистой лошади. Партизаны, крича что-то, подбегали к нему, жали руку и продолжали идти рядом с ним.

Всадник приближался, и Дерпа уже хорошо видел его молодое, монгольского типа лицо с подстриженными усами. Всадник подъехал к дому, где стоял Буденный, спрыгнул с коня и, накинув поводья на столбик, легко взбежал на крыльцо.

— Это кто ж такой приехал, братко? — спросил Дерпа у встречного партизана.

Тот с удивлением посмотрел на него.

— Ты что, не знаешь? Городовиков, Ока Иванович. С плена бежал…

Городовиков сидел у Буденного, пил чай и рассказывал, как ему удалось бежать из плена. В тот самый день, когда отряд князя Тундутова ворвался в Платовскую, Городовиков в неравном бою был схвачен белогвардейцами и под усиленным конвоем приведен в зимовники к генералу Попову, который захотел увидеть его и поговорить с ним. Попов никак не мог примириться с тем, что среди калмыков оказывается все больше большевиков.

Взглянув на упорно молчавшего Городовикова, генерал понял, что от него все равно ничего не добиться. Он досадливо покряхтел, приказал выстроить мобилизованных казаков и вывести к ним Городовикова.

— Вот, — сказал генерал, — перед вами Городовиков. Он большевик. Чего он достоин?

— Смерти! Расстрелять его в пример остальным! — подсказал Злынский.

Городовикова бросили в подвал. Избавление пришло неожиданно. Дежурным по караулам оказался бывший красный партизан, посланный еще ревкомом для работы среди населения. Он приготовил лошадей, под видом больного вывел ночью арестованного из подвала и вместе с ним умчался в степь. Но не отъехали они и двух верст, как услышали погоню. Загремели выстрелы, засвистели пули. Партизан был убит. Городовиков свернул в балку. Погоня пронеслась мимо. Но лошадь стала прихрамывать. В темноте он набрел на небольшой хутор. В одном из дворов стояли подседланные лошади. В доме ночевали белогвардейцы. Беглец пробрался в дом, раздобыл шашку, винтовку и только стал выводить со двора выбранную им лошадь, как один из белых проснулся, вышел на крыльцо и, увидев Городовикова, поднял тревогу, но поздно. Кровный донской скакун, рассекая могучей грудью воздух, уже отстукивал версты…

Потом Городовиков несколько дней скрывался по хуторах, и вот, узнав, что в станице Платовской свои, он приехал сюда.

— Ну и ловок! — сказал Буденный. — А я уж думал — тебя и в живых нет…

Городовиков поинтересовался, что нового произошло за время его отсутствия.

Буденный ответил, что есть решения высших партийных органов собрать все партизанские отряды к станции Гашун. Он выступает на будущей неделе. Что же касается других новостей, то на Украине развертываются большие события. Войска кайзера Вильгельма нарушили договор и перешли нашу границу…

7

В восемнадцатом году на Украине было особенно раннее лето. Уже в начале июня рожь пошла в колос и вымахала в человеческий рост, а подсолнухи налились зерном. Ждали небывалого урожая. Но тут с юго-востока потянули знойные ветры. Завяла рожь, поникли подсолнухи. Сухая земля, казалось, горела под солнцем. Так и в этот день душный воздух словно замер над степью. Стояла полная тишина. Даже не трещали кузнечики. Вокруг не было заметно никакого движения, и только кобчик лениво парил в сизо-голубом небе.

Внезапно налетел жаркий ветер. Пробежав по иссохшей траве, он понес вдаль перекатами седоватую волну ковыля. Ветер донес приглушенный расстоянием шум. Шум приближался, и вместе с ним по высокой здесь насыпи железнодорожного полотна в степь медленно выполз товарный состав.

Оборванные люди, с черными от пыли и пота, истощенными лицами, тяжело брели рядом с вагонами, упираясь руками в подножки и поручни. Старик машинист выглядывал из будки чуть посапывающего паровоза. Голова машиниста под форменной с грязновато-белым верхом фуражкой была обмотана окровавленной тряпкой. Опустив руку, он помахивал гаечным ключом, словно подгонял приуставшую машину… Вдали, за белыми домиками степного полустанка, виднелись дрожащие в сизом мареве дымы уходивших эшелонов. 5-я Украинская армия Ворошилова почти в непрерывных боях против немецких оккупантов, с огромным количеством беженцев отходила к Царицыну. Семьдесят девять ее поездов уже подходили к Северному Донцу. Последний, восьмидесятый, отстал.