Конармия - [16]

— Так вы и эст пята украинска? А мы ужэ два дня ищэм вас, — весело заговорил командир, выговаривая «е» как «э» и не употребляя в разговоре мягкого знака. — Слышу, бой идэт, мы на стрэлбу! Нам хорошо вышло…

— Едет кто-то, — сказал машинист.

К эшелону мчались три всадника. Первым, круто осадив рыжую лошадь, спешился совсем еще молодой коренастый человек с жесткими щеточками усов под коротким, чуть приподнятым носом. Одет он был во все кожаное. На боевых ремнях, крепко обхватывающих черную куртку, висели шашка и маузер в деревянной лакированной кобуре. Звякая шпорами, он подошел к кавалеристам.

— Командарм пятой товарищ Ворошилов, — представил Пархоменко.

— Олеко Дундич. — Молодой командир вытянулся и отчетливым движением приложил руку к пилотке. — Прибыл к вашему распоряжению, товарищ командарм, и со сто пятидесяти саблей Интернационал эскадрона.

Ворошилов теплыми карими глазами внимательно смотрел на молодого воина.

— Очень рад, товарищ Дундич, — сказал он. — Вы подоспели вовремя. Я видел, как вы их рубили. Лихая рубка! Молодцы!

Ворошилову захотелось обнять смутившегося командира, но он удержался и только крепко пожал его руку,

— Кто вас направил ко мне? — спросил Ворошилов,

— От штаба Южной группы. Есть документ. — Дундич достал из полевой сумки бумагу и подал ее командарму.

Ворошилов начал читать, но от его зоркого глаза не ускользнуло, как Дундич осторожно снял севшую на рукав красную букашку и бережно пустил ее в траву. «Лев, — подумал он. — Лев с сердцем милого ребенка».

Со стороны подбежал гусар бравого вида. Он вытянулся перед Дундичем, доложил что-то на непонятном языке и отошел.

— Кто это? — спросил Ворошилов.

— Вахмистр… Старшина. Балог Калажвари имя ему.

— Кто он по национальности?

— Венгр. В эскадроне венгры, сербы, хорваты, гуцулы.

— А вы сами? — спросил Ворошилов.

— Серб… Товарищ командарм, — Дундич мучительно покраснел, — я сказал неправильно про мой эскадрон…

Только что получил рапорт. В эскадроне восемь убитых и три сильно раненные. Это значит — сто тридцать девять сабель.

Дундич ехал рядом с Пархоменко и по его просьбе коротко рассказывал о себе. В начале мировой войны он окончил белградский институт и получил место учителя в деревне. Но долго учительствовать ему не пришлось. Он был мобилизован и направлен в кавалерийскую школу. Окончив курс, получил назначение в гусарский полк. Воевал против австрийцев. Совершенно случайно (лошадь подвела) попал в плен к австрийцам. Был освобожден русскими. Потом оказался в лагере военнопленных в Одессе. И вот с первых дней Октября он примкнул к революции.

— Что же заставило вас пойти в революцию? — спросил Пархоменко.

Молодой командир пожал плечами:

— Трудно сразу сказать, — отвечал он, помолчав. — А я и не думал — раздумал… Само собой получилось. Как говорят? Сам определился.

Он мог бы еще много о чем рассказать, но умолчал из скромности.

— Не жалеете? — Пархоменко бросил быстрый взгляд на него.

— О чем?

— Что с нами пошли?

Дундич с удивлением посмотрел на Пархоменко.

— Как можно жалеть? — воскликнул он горячо. — Если я решил, то до конца…

«А ведь славный малый», — подумал Александр Яковлевич, любивший прямых и откровенных людей.

Они помолчали. Потом Дундич поинтересовался, куда они отсюда направятся. Пархоменко сказал, что армия движется на Царицын, и стал объяснять Дундичу, какое большое значение придается удержанию Царицына в наших руках. Оттуда идут десятки эшелонов хлеба, бакинская нефть. Но не только это является главным. Основное значение Царицына, оборону которого возглавил нарком Сталин, состоит в том, что удержание города красным командованием не дает возможности белым создать единый фронт от Сибири до Каспия.

8

В то время как армия Ворошилова все ближе придвигалась к Царицыну, сальские партизанские отряды собирались по приказу командования в районе степной станции Гашун. Отряды подходили с великим множеством беженцев. Ехали с "семьями, ребятишками. Тут же гнали скот. Некоторые отряды двигались на колесах по железной дороге, за неимением паровозов впрягая в вагоны лошадей и волов.

На ночлег становились табором, выставляя вокруг сторожевые посты. У телег разжигали огни. Женщины хозяйничали, готовили варево. По утрам между возами перекликались петухи.

К началу июня вокруг Гашуна собралось несколько десятков тысяч народу: иногородние, беднота, вольница, не признававшая ни бога, ни черта. Порядка было мало, и Буденный, одним из первых приведший сюда свой отряд, до хрипоты выступал на митингах, стараясь поднять дисциплину. Хотя большинство партизан и слышать не хотело об этом, порядок все же мало-помалу налаживался.

Но с приходом в Гашун отряда Думенко с распущенной им вольницей дела пошли из рук вон плохо. Зараза переходила и на остальные отряды. Партизаны скидывали, переизбирали неугодных им требовательных командиров.

И вот Буденный направлялся, к Думенко для решительного объяснения. Взятый им в табуне вороной жеребец шел ходким шагом. Временами он косил налитым кровью выпуклым глазом и дергал повод, норовя укусить колено всадника, но седок едва заметным сильным движением придерживал повод, и жеребец покорялся.