Конан и день льва - [71]

— Ах, простите мою неловкость, — произнесла она низким бархатным контральто, обдав его щеку своим жарким дыханием.

Но при этом дама не сделала никакой попытки отпустить его шею и от звука ее голоса, жаркого дыхания и позы в которой они застыли на какие-то мгновения, Просперо почувствовал себя пятнадцатилетним юнцом, все естество которого взметнулось, охваченное необузданным приступом страсти. Инстинктивно поняв его чувства по затуманившемуся взору светло-карих глаз, дама слегка отстранилась, продолжая все же держать его рукой за шею и, медленно отпуская ее провела, будто невзначай, своей изящной ладонью по его щеке, нежно погладив ее. Просперо с затуманившимся от прилива страсти взором, выглядел словно брачующийся олень перед самкой, поэтому дама, не спрашивая разрешения, проследовала шатер, а он устремился за ней.

Оказалось, что зовут ее Гвендолайн, она вдова умершего полгода назад барона Крузеро из Южного Пуантена, следует сейчас в Шамар к родственникам. Просперо давно не был в Пуантене, а юг своей родины знал вообще плохо и какие там есть бароны плохо себе представлял. Во всяком случае имя покойного мужа дамы ему ни о чем не говорило, но оно его и мало интересовало, он почти откровенно раздевал ее взглядом, заставив даже ее щеки слегка порозоветь от смущения.

— Но, когда я заехала в Террону, повидаться с графом, — рассказывала Гвендолайн, — он узнав, что я буду проезжать Реймс, попросил меня разыскать вас и передать этот подарок.

Баронесса откинула полог шатра и сказала несколько слов форейтору, который достал из кареты ларец, украшенный геральдическими знаками графа Троцеро и, войдя в шатер передал его Просперо.

— Здесь пять бутылок старого пуантенского, которые, как надеется граф, вы разопьете с вашим и его другом генералом Конаном! — с очаровательной улыбкой произнесла баронесса, слегка поправив складки своего дорого платья, лиф которого оставлял открытой большую часть ее изумительного алебастрового бюста.

— Но, может, быть, милая баронесса, вы не откажетесь выпить со мной? — охрипшим от возбуждения голосом спросил Просперо, открывая ларец.

— Конечно, не откажусь, — придержала дама его руку, — но не здесь. Бряцание оружие, ржание лошадей — все это не для меня, я чувствую себя тут очень неуютно. Я остановилась в Реймсе вот по этому адресу, — она протянула ему записку, — буду ждать вас сегодня вечером. Признаюсь, только три дня тому назад окончился мой траур по мужу и я давно была лишена мужского общества, а равно и мужского внимания.

Она протянула руку для поцелуя и Просперо прочитал в ее взгляде столь многозначительное обещание, что покрыл ее руку поцелуями до самого локтя. Дама шутливо сопротивлялась, просила подождать до вечера, но Просперо вскоре заметил, что и ее взор начал туманиться и она сама не столько сопротивляется, сколько прижимается к нему своей твердой грудью и роскошными бедрами. Трудно сказать, чем бы все это закончилось, но в это время полог шатра откинулся, в него вошел хмурый Альбан. Он доложил, что Конан срочно вызывает к себе Просперо.

— Разрази его Кром! — призвал гнев грозного северного бога на голову киммерийца раздосадованный Просперо, но тут и Гвендолайн уже взяла себя в руки, сказав, что поручение графа она выполнила, но у нее есть еще дела в Реймсе. Она многообещающе улыбнулась Просперо и, выйдя наружу, уселась в карету. Форейтор взмахнул бичом и четверка рысаков понеслась вперед. Проводив ее затуманенным взглядом, Просперо вернулся в шатер и прочитал записку, которую все еще держал в руке. Запомнив адрес, он положил записку на стол, одел камзол и отправился к Конану.

Остаток дня Просперо провел как на иголках, ему казалось, что он никогда не кончится. Мысли его бродили далеко отсюда, он закрылся в шатре, поставил у входа часового и сказал, что его нет ни для кого, даже для Конана. Из головы его не выходила очаровательная баронесса, он представлял себе ее роскошное тело в самых фривольных позах, ощущал ее жаркое дыхание, в ушах его все же раздавался ее бархатный голос.

Наконец солнце скрылось за горизонтом. Просперо достал из ларца две пузатые бутылки старого пуантенского, одел шляпу и крикнул часовому, чтобы подали его жеребца. Вскочив в седло, он сказал часовому, чтобы тот шел отдыхать, пока он будет отсутствовать. Через полчаса он уже скакал в сторону Реймса и алый плащ с пуантенскими леопардами развевался у него за спиной.

— Куда это он поскакал? — с любопытством спросил Рагномар у Альбана, глядя вслед командующему конницей.

— Не знаю, — пожал тот плечами. — Ничего не сказал. Он с самого утра, как приезжала та баба, сам не свой.

— Какая баба? — удивился Рагномар.

— Да блондинка в карете… Судя по коронам на дверце, баронесса Лицо знакомое, где-то я ее видел, да вот не помню где.

Просперо, между тем прискакал в Реймс и без труда нашел дом, адрес которого был указал в записке. Это был двухэтажный особняк неподалеку от графского дворца. Едва он стукнул в ворота подвешенной к ним колотушкой, ворота распахнулись. Один из высоких крепких лакеев принял повод его коня, а второй, отдав низкий поклон, сказал, что госпожа ждет и пригласил Просперо следовать за ним. Будуар и спальня баронессы находились на первом этаже, постучав в дверь и услышав: «Войдите!», лакей поклонился и удалился, а Просперо открыл дверь и оказался в будуаре. Баронесса в прозрачном пеньюаре, наброшенном на голое тело, сидела за столиком у зеркала, нанося какой-то крем из серебряной коробочки на одну из своих длинных стройных ног. При виде Просперо она слегка смутилась и попыталась прикрыть ноги пеньюаром.