Конагер - [2]

От этого по крайней мере они теперь избавились. Когда покидали Огайо, Том ушел в очередной набег и наверняка потерял их след.

На заре, после завтрака на скорую руку, Джейкоб и Эви недолго постояли у дверей.

— Меня не будет несколько недель, — сказал он, глядя на восток. — Запасов у вас по крайней мере на месяц, если расходовать с умом, и деньги вам ни к чему, но я все же оставлю тебе пятьдесят долларов. Не трать их без крайней нужды.

Не так уж и много, но после смерти отца она впервые держала в руках деньги. Когда же от тех двухсот долларов отца осталась последняя пятерка, она вышла замуж за Джейкоба Тила, вдовца с двумя детьми, доброго, хотя и сурового человека.

— У вас есть ружье, — продолжал он, — а Лабан хороший охотник. Здесь водятся перепелки и дрофы. Если повезет, он подберется на выстрел к оленю.

Эви и дети, уже повскакавшие с постелей, долго стояли и смотрели, как он уезжал, сидя на гнедом коне прямо, не сгибая спины, полный планов и решимости, нечувствительный к пустякам, под весом которых ломаются иные судьбы.

Эви вернулась в хижину и притулилась у стола.

Ее отец, бродяга и мечтатель, плывущий по течению жизни, вечно полный мудрых советов, которых сам никогда не выполнял, говаривал:

«Когда не знаешь, как быть, Эви, сядь и подумай. Лишь разум выделяет человека из мира животных».

Вот сейчас ей очень надо подумать. Стояла засуха. Солнце опалило, иссушило землю, высосало влагу из травы, превратило деревья в сушняк. Джейкоба не будет несколько недель. К его возвращению она должна приготовить ему подарок — показать что-то такое, о чем можно сказать: «Вот, смотри, это сделала я!»

Выцветшее, затянутое пылью небо да пустынная, унылая земля мало давали пищи для ума, во всяком случае, для ее пытливого, беспокойного, живого ума. Прежде всего ей необходимо занять себя, а также и детей. На их попечении три лошади, которых надо выезжать, кормить, поить и давать им работу. Лабану одиннадцать лет, но ему приходилось помогать отцу и соседям — случалось доить коров, рубить дрова, участвовать в уборке урожая. Он сильный, честный мальчик и, похоже, испытывает к ней симпатию.

Руфь — живая, темпераментная, непоседливая девочка. Ей, пожалуй, больше всех будет недоставать общества.

Постепенно Эви определила свои планы. Они начнут с обследования окрестностей, изучат местную растительность, вскопают огород и проведут оросительную канаву от источника, заготовят дрова для очага и запас на зиму. Работа тяжелая и изнурительная, к тому же еще что-нибудь обязательно возникнет. Но должны быть и развлечения… какие-то увлекательные занятия после трудов. Лабану нужно давать больше свободы, хотя и не забывать о воспитании ответственности — он всего лишь мальчик, и довольно маленький мальчик.

А картина вокруг открывалась такая безрадостная. Только два цвета — бурый и серый. Когда-то, в давно ушедшие времена, здесь, среди холмов, плескалось озеро. Теперь его дно поросло травой, которую прямо на корню высушило солнце.

— Лабан, — позвала Эви, — мы должны поближе познакомиться с нашей землей. Для скота потребуется много воды. Может, рядом есть другой источник. Хорошо бы его найти.

Мальчик поднял на нее глаза.

— Да, мама, но… вдруг встречу индейцев?

Она пытливо заглянула ему в лицо.

— Почему ты так решил?

— Сокорро говорил, что здесь в горах живут апачи, а еще иногда приходят дикие индейцы с Границы.

Она не знала, верить ему или нет. Джейкоб не упоминал об индейцах, и слухов о них до нее не доходило. Но Лабан правдивый мальчик. Если он сказал, что слышал разговор, значит, слышал… или так понял.

Они медленно прошлись по холму за хижиной, описав полукруг. Под кедрами валялось немало сушняка — упавших сучьев, разбитых молнией или рухнувших от старости стволов деревьев. По крайней мере в этом году им не придется беспокоиться о топливе. Кроме того, она увидела несколько хороших бревен.

— Если бы нам удалось притащить их к хижине, — вслух подумала Эви.

— Запросто, — откликнулся Лабан. — Обмотаем их цепью или веревкой и впряжем лошадь. Можно Черныша, он спокойный старичок.

К заходу солнца Джейкоб Тил находился в двадцати милях к востоку от дома и искал место для ночлега. На гребне гряды, как ему помнилось, за небольшой расселиной есть кедровое урочище. Там, в скалах, во впадине часто скапливалась вода. Он добрался до конца тягуна, перевалил за гребень и въехал в расселину. Приседая на задние ноги, лошадь соскользнула с крутого обрыва и стала подниматься на другую сторону оврага — и тут из-под копыта сорвался некрепко сидевший плоский камень. Лошадь упала. Отчаянно пытаясь найти опору ногам, она перекатилась на спину. Сапог Джейкоба зацепился за стремя, и, когда лошадь перевернулась, передняя лука седла тяжело придавила ему грудь.

Внутри что-то хрустнуло. Не было ни боли, ни страха, только какое-то удивление.

Смерть, как он всегда себе представлял, есть событие драматическое, полное боли; или же можно медленно умирать от болезни, в окружении друзей. Лошадь брыкалась, напрягалась, попыталась подняться и снова упала. И тут пришла боль… сокрушительная, страшная, удушающая боль.