— Поставим… — тихо, серьезно кивнула мать; так же, как дед в грозу, перекрестилась.
А дед и кивнул вослед за матерью согласно, да и руками развел:
— Надо же… Играют деревушками, будто в карты, в «подкидного»…
Потом спросил Ивана:
— Отчего другие деревенские вместе с тобой не приехали?
— Я Орлову первым повстречался. Других надо еще извещать, а то и разыскивать. Кой-кто уж сиганул за счастьем мимо райцентра совсем, совсем в другие края… Мне ж Орлов сказал: «В Корнеевке из-за нынешнего кавардака еще ни борозды не проложено под зяблевую вспашку. Так что — езжай, немедля начинай! А примешься пахать, глядишь, на твой, на тракторный шумок, обратно к дому веселей потянутся остальные».
— Ишь ты… Мудрец! Не только в лесозаготовках разбирается. С ним хозяйствовать можно! — теперь почти удовлетворенно заключил про Орлова дед. Заключил, добавил: — Ты бы ему, Иван, поклон передал от меня… Ведь мы с ним знакомые шибко.
— Не успел я… Да к нам вот он заглянет, ты сам его и поприветствуешь.
Тут как тут в разговор встрял Колька:
— Я тоже с Орловым знаком! Еще с прошлого года! Он в школу к нам приходил, я по коридору мчался, влетел к нему прямо в охапку.
— И что же? — улыбнулась мать.
— А ничего! Поймал, поднял, спросил: чей я такой прыткий.
— Теперь будешь меньше скакать, — сказал отец. — Теперь, пока не началась учеба в школе, будешь нам всем помощником.
Колька не возразил ни словом, но мигом и напомнил о том, о чем, как ему показалось, взрослые забыли начисто:
— Сперва, папка, надо бы отыскать Сивого. Он бы тоже стал у нас помощником вместо Чалки.
Отец глянул на совсем уже сумеречные окошки, пожал плечами.
Обернулся и мальчик к окошку избы, к тому, которое выходило в сторону заречных далей. Лохмы угрюмых туч хотя там и развеялись, но небо не просветлело. Там лишь тускло, узенько, как сквозь щель, багровел закат; лесная полоса под этим закатом стало темно-седой; на землю оттуда наползала новая ночь.
Мать легонько толкнула Кольку:
— Укладывайся спать, милок… Об Сивом будешь думать с папой да с дедушкой завтра.
Дедушка и совсем усталый отец тоже засобирались ко сну. Покряхтывая, в наклон стаскивая с ног огрузлые сапоги, отец вдруг на лавке замер, призадумался, уставился на дедушку. И пробормотал голосом не похожим на прежний, на высокий, на бодрый:
— Да-а… Правильно, дед, ты давеча сказал про игру-то про картежную. Как в самом деле не прикинь, а во всем нам — клин! Хотя и выручил нас Орлов, но мы, деревенские, получается, навроде тех лошадей — Чалки и Сивого. Кто с кнутом, кто пожелает, тот туда-сюда нас и гоняет. Сами мы не можем почти ничего! Ну, разве, иной раз взбрыкнем, да и то на уздечке…
Отец резко отпихнул босыми ногами сапоги под лавку, а дедушка вздохнул, не промолвил ни слова.
Утром дела повернулись опять не так, как желалось Кольке. Он проснулся, с постели соскочил, — отца в избе не слышно, не слыхать и деда.
На стук посуды за переборкой на кухне, на треск там затопленной печки Колька закричал:
— Где они оба? Неужели ушли искать Сивого без меня?
Мать с кухни ответила хмуро:
— Не до Сивого сейчас… Дедушка наволновался вчера, ночью ему стало совсем плохо. Сидит сейчас во дворе на лавочке, отдышивается. Собирается в Залесье, в больничку. Говорит: «Хоть таблеток каких-нибудь дадут…» Меня же с собою ни за что не берет, уперся: «Колюха, мол, проводит! Пешочком вдвоем потихоньку добредем…»
— Почему пешочком? — возмутился Колька. — А папка? А трактор?
— И на тракторе дед не соглашается. Говорит: «Орлов нам трактор вернул поля пахать, а мы будем на нем, как в карете, да под окошками конторы орловской по больничкам раскатывать! Нет и нет! Пойду пешком, с Колькой!» А дедушкин характер ты, Коля, знаешь; так что — собирайся, иди… В случае чего: мчись сюда обратно, за мною. Отец-то уж в поле, с самого спозаранку.
Кольке деваться некуда: он оделся, нашарил под кроватью старенькие башмачата, наскоро позавтракал, запихал в карман штанов запасной кус хлеба, и вот уже идет рядом с вновь нынче занемогшимся Корнеем в больничку, в Залесье.
Сначала дорога петляет берегом здешней речки. Затем она выходит на широко наезженный большак, перекидывается через гулкий, бревенчатый мост на берег другой, и дальше, вся в колесных, заплесканных вчерашним дождем рытвинах устремляется прямой просекой то через бывшие, поросшие мелким осинником, березняком лесопорубочные делянки, то через торжественные, спокойные, оставленные про запас, полные запаха земляники и смолы, кварталы высоких, стройных сосняков.
Корней, опираясь на палку, бредет молча. Иногда он привстает, глубоко, сипло дышит. Колька держится бок о бок с ним тоже молча. Спустя время, не вытерпливает, спрашивает:
— Дедушка! А когда тебе станет полегче, разыскивать Сивого пойдем?
— Как же… Конешно… — медленно кивает, переводит дух старик.
Свежесть августовского утра становится все ярче, все теплей. Дорога, хотя грязь на ней и подсыхает, но пока еще склизка, оступиста. Много разговаривать на такой дороге не приходится, да и Корнею при его задышке вести речи на ходу тяжело. Сам он заговорил только тогда, когда в конечном прогале сосновой просеки завиднелись окраинные дома села Залесье. Дома потемнелые, старые. Над ними — все еще белая церковка с колокольней. А за церковкой — поселок леспромхоза. Жилье, постройки там новые, желтые, обшиты гладким тесом. Где-то мощно, однотонно гудит электродвигатель, бойко взвизгивает электропила, и Корней говорит Кольке почти с бодрою надеждой:
