Кому нужна Синяя птица - [10]

Как будто он мог быть против!

Таня жила в большом пятиэтажном доме с лифтом. Они поднялись на четвертый этаж, Таня вынула из сумочки ключ, открыла высокую дверь с множеством звонков и фамилий, и Павел шагнул в душный коридор коммуналки. Ее комната была в самом конце. При свете маленькой лампочки они прошли коридор, заставленный пыльными ларями и ящиками, и Таня другим ключом, поменьше, отперла дверь своей комнаты.

— Заходи, — небрежно бросила она и зажгла свет.

Павел нерешительно остановился на пороге. В комнате было тепло и чисто. Очень чисто и очень тепло. А на улице грязно и сыро и дул мокрый ветер.

— Раздевайся, садись. Я поставлю чай.

Таня вышла, а Павел повесил пальто на вешалку, тщательно вытер ноги и прошел в комнату. Диван, стол с зеленой настольной лампой, еще один стол — круглый, старинный резной буфет, высокий, под потолок, книжный шкаф. Павел подошел к шкафу, уставился на скучные корешки подписных изданий. Сейчас она напоит его чаем и выставит за дверь, на темную улицу. А ему так не хочется уходить!

— Можешь взять что-нибудь, если хочешь…

В дверях стояла Таня с чайником в руке. Что взять? Откуда?.. Ах, это она о книгах!.. Ну конечно, он хочет, он возьмет что-нибудь: ведь это значит, что они встретятся снова. Таня принялась доставать из буфета большие пузатые чашки, Павел, волнуясь и радуясь, ставил их на покрытый белой скатертью стол. Потом они долго пили чай, и Таня рассказывала про недавнюю археологическую экспедицию в Крым, говорила про какие-то захоронения и древние поселения. Он слушал и думал о том, что скоро ему придется уйти, что уже совсем поздно и тетя Лиза волнуется. И вот Таня встала, и он встал тоже, но она спокойно сказала:

— Ну что, будем стелиться?

Он не понял ее, и только когда Таня стала аккуратно снимать с дивана кружевные белые подлокотники, вдруг испугался. Но почему? Почему ему стало стыдно и страшно? Он же этого хотел! Он об этом мечтал! Но все получалось как-то не так, как должно быть. А как должно быть? Этого он не знал. Знал только, что не так: «Будем стелиться…»

Срывающимся, сразу севшим голосом он пробормотал что-то о мачехе, но Таня взглянула на него, и он умолк. «Тетя Лиза будет волноваться», — думал он, глядя, как Таня стелет простыни и сооружает из маленьких диванных подушек вторую подушку — ему, Павлу. «Она будет волноваться», — тупо твердил он про себя и не двигался с места. Потом щелкнул выключатель, но на улице еще горели фонари, и в их неясном свете было невозможно раздеться и подойти к Тане, уже лежавшей под одеялом. А она откинула одеяло и, неслышно ступая босыми ногами по крашеному дощатому полу, подошла к Павлу. Закрыв глаза, он обнял ее горячее тело, почувствовал прикосновение ее груди и, задохнувшись, стал целовать эту нежную грудь. Она расстегивала ему рубашку и повторяла: «Скорей, ну скорей же!» Но он опять испугался и ничего не смог там, на диване, на чистых прохладных простынях. Он старательно обнимал и целовал Таню, но теперь это была чужая, холодная, даже враждебная женщина. Она не отвечала на его виноватые поцелуи — о господи, ну что же он мог поделать? — а потом вдруг отодвинулась, протянула руку куда-то за изголовье, вытащила ночную рубаху, надела ее одним резким движением и, усмехнувшись в темноте, сказала спокойно:

— Не люблю я эти об-сю-сю, дорогой мой. Давай-ка спать. — И затихла.

Павел лежал, глядя в потолок, стараясь не шевелиться, не дышать даже (сбылись, сбылись страшные Филькины пророчества!), лежал и с ужасом думал о завтрашнем дне. Потом понемногу забылся, но сон был зыбким, тревожным — то ли сон, то ли так, дремота. А утром, розовая ото сна, странно похорошевшая Таня откинула одеяло и стала весело подшучивать над его волосатой грудью, над родинкой на мочке левого уха, над отросшей за сутки щетиной. Она смеялась, целовала его в губы, он снова ощутил тяжесть ее упругой груди, и желание, жаркое как пламень, охватило его всего, все исчезло, кроме желания, ничего уже не было, кроме него. Он — и его желание, Таня и ее тяга к нему, чудесным образом слившиеся воедино…

Таня потянулась за сумочкой, достала пачку «Казбека» — он и не знал, что она курит, — закурила и протянула папиросу Павлу. Он принялся неумело попыхивать, не зная, что теперь надо делать. Она докурила и встала.

— А ты ничего, — сказала она чуть иронически. — Ну, вставай, на лекции опоздаем.

Какие лекции? Да он про них и забыл! Павел прислушался. В коридоре хлопали двери, женский голос сварливо бранил какого-то Витьку: «Уж больно хитер ты, Витек! Больно хитер…» Как же он теперь выйдет? Все сразу поймут. И вообще — как встать с постели? Белье далеко, на стуле. А Таня не спеша встала, и так же не спеша оделась, и все рассказывала о том, как их экспедиция раскопала курган и нашла удивительно интересное захоронение. Павел изо всех сил смотрел мимо, кивал и ждал, когда она выйдет. И Таня поняла. Она подошла к стулу, сгребла его одежду, бросила на диван.

— Одевайся! Я приготовлю завтрак.

Павел торопливо оделся, смущенный ее догадливостью, благодарный за все, что произошло между ними, и почему-то сердитый. Хорошо все-таки, что она ни о чем таком не говорит, — ему не так стыдно. Но почему же должно быть стыдно? Почему ему стыдно? Ведь у него получилось, он стал мужчиной, Филькины страхи теперь позади, а все равно стыдно. И хочется поскорее уйти и не видеть Таню, и как там тетя Лиза?