Кому на руси жить - [99]

- У вас всегда тут так льет? – спрашивает недовольно с порога вместо поздороваться.

- Нет, только летом и осенью, – говорю и отворачиваюсь к облюбованному оконцу, чем выражаю полное безразличие к посетителю.

Миша гостеприимно принимает у Дрозда набухший дождевой тяжестью, отороченный рыжим мехом плащ, под которым обнаруживается короткополый темно-зеленый кафтан без рукавов поверх рубахи. Широким жестом гость приглашается за стол. На зов Рваного прибегают две расторопные девки готовые подать еду и питье.

- Не надо, – брезгливо бросает Дрозд, качая головой. – Не за тем пришел.

Оставляя на полу грязные следы, проходит прямиком к столу, усаживается на место, где сидел недавно Миша. Чую затылком сверлящий взгляд.

Выждав грамотную паузу, разворачиваюсь лицом к столу и сразу же встречаю взором выложенные на стол руки, желтыми куриными лапками торчащие из рукавов голубой шелковой рубахи. Худые у Дрозда руки, тонкокостные, прямо как у пацана тринадцатилетнего, сразу понятно – не воин, боец умственного фронта, мыслитель, соплей перешибить. Лицо у него коричневое от нажитого лет за сорок загара, значит в подземной келье не сидит, в тайной комнате не чахнет, а часто бывает на воздухе, в народ ходит, князю служит верно, все про всех знает...

Несмотря на птичье прозванье, Дрозд напоминает мне скорее терпеливого, хищного богомола, нежели кого либо из представителей крылатой фауны. Охотник за насекомыми. Ждет, когда жертва сделает неосторожное движение, чтобы отгрызть ей голову.

Ну, я тебе не бабочка, которая крылышками бяк-бяк, я и сам укусить могу...

Не знаю почему, но мне жутко хочется расшевелить этого типа, как-то пробить на эмоции, чтоб не сидел тут с застывшей харей, про меня всякое безобразие не думал. А ведь думает, сукин сын! Наверняка думает, что все про меня знает, насквозь видит, даже не догадываясь кто перед ним сидит. Глядя в эти колкие, суженные глаза, хочется нахамить, задвинуть нечто вроде того, что я несколько раз прогонял Мише насчет поджога терема. Не поймет, зато мозгой пошевелит лишний раз, тренировка умственная ему только на пользу пойдет. Поэтому когда Дрозд тихим, спокойным голосом интересуется кто я, собственно, такой, ленивоотвечаю, что являюсь отставным сержантом отдельного разведывательного батальона мотострелковой дивизии вооруженных сил Российской Федерации, бывшим бригадиром организованной преступной группировки, кандидатом в мастера спорта по боксу Андреем Михайловичем Старцевым одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения.

Рваный на лавке у входа бьется в истерике: минуты три кашляет в кулак как туберкулезник с многолетним стажем, стыдливо прячет глаза. Очень Рваному за меня неудобно.

- Ты, боярин, говорил, будто он смышленый, – не отрывая сощуренного взгляда от моих невинно-честных очей, произносит Дрозд. – Десятник боярский, присмотреться к нему надо... Я кроме дерзости пока ничего в нем не вижу. Он правда не тать?

Боярин? Я что ли? Кому это он? Кто здесь боярин? Изумленным взглядом обегаю взглядом горницу в поисках обозначенной персоны и никого кроме нас троих не замечаю.

Откашлявшись, раскрасневшийся Рваный поспешно заверяет странного визитера, что я и есть самый настоящий десятник.

Дрозд поджимает и без того узкие, жесткие как проволока губы, тонкие пальцы его правой руки стягиваются в щепотку, раздается сухой щелчок и именно с этого момента я забываю, что из чувства противоречия собирался крепко поводить Рогволдова дознавателя за нос, начинаю разливаться простодушным соловьем.

- Кто принимал тебя в дружину боярина Головача?

- Сам боярин перед смертью.

- Кто помог тебе бежать из усадьбы?

- Один дружинник из моего десятка.

- Чем ты убил Харана?

- Кулаком.

Голос Дрозда становится мягким и теплым как размятый в руках пластилин, я чувствую как он приятно обволакивает сознание, бархатным эхо раскатывается в голове, заставляет почти бездумно, механически выплевывать короткие, твердые отрицания.

- С Минаем поначалу были заодно?

- Нет.

- Ты знал где похищенное у Головача серебро?

- Нет.

Легко и непринужденно, будто сами собой ответы вылетают из моих уст. С каждым заданным вопросом я все больше теряю смысл интервью, мой внутренний мир сужается до катастрофически малых размеров, периферийное зрение полностью отключается, я вижу перед собой только вытянутое, загорелой лицо Дрозда, его полузакрытые глаза, шевелящиеся губы и сверкающий во лбу серебряный медальон.

- Замышлял ли Бур против отца?

- Нет.

- По твоему ли приказу пожгли боярский терем?

- Нет.

- Замышлял ли ты против боярина или самого князя?

- Нет...

Чую, несет меня куда-то теплое течение, качаюсь на волнах из стороны в сторону как в гамаке, мне хорошо и уютно, в ушах шумит ласковый прибой...

Щелк!

Дрозд в плаще у выхода что-то вполголоса втолковывает наклонившему голову Мише, так тихо, что я не разбираю ни единого слова, затем хлопает как старого приятеля по плечу и выходит из помещения. Бахает за Рваным дверь. Прибой в ушах затихает, снова становится зябко...

Возвращается Рваный, участливо заглядывает мне в глаза. Я облизываю пересохшие губы.

- Что это было? – спрашиваю хрипло.