Кому на руси жить - [29]

Вот она суровая правда древнего мира.

Из дальнейшего разговора выношу, что Невул у них вроде чемпиона по стрельбе. Жила, тот, жила и есть, в бою и походах терпелив до безобразия, на все руки мастер, что угодно из чего угодно сварганит. Голец по хозяйству, этого сразу видно, что где стырить, уволочь, спроворить это по его части. Щур в разговоре участия не принимает, посидел молча, мосол погрыз да и ушел куда-то в лес.

- Ему первому сторожить, – поясняет Голец. – Потом – Жила.

Весьма предусмотрительно, особенно когда ждешь непрошенных гостей.

В общем, из всей некогда многочисленной банды остался преимущественно молодняк, примерно одних со мной лет, Жила чуть постарше, да Щуру под сорок. Среди этой плотвы выделяется наваристый сом Пепа. Видный, поживший дядя размера пятьдесят шестого. Ручища как две мои и лапти нереального размера. Богатырь одним словом. Еще при свете дня он выждал момент, когда я ненадолго остался один, подошел, затрясся, зарыдал, растирая крокодильи слезы своими пудовыми кулачищами по плоскому, красному лицу – настолько рад был меня видеть. Долго не мог успокоится. И не скажешь сразу, что злодей-преступник. Честно говоря, я был тронут, и искренне позавидовал тому Стяру. Не знаю, что их связывало, но не каждому дано снискать неподдельную любовь ближнего. Как и не ведал я, горевали ли по мне братки, когда узнали, что я окочурился при вмешательстве Анзора, но думалось, что не очень-то они тосковали по безвременно усопшему, хорошему парню Андрюхе Старцеву.

- Конкурентов много? – спрашиваю лениво, отвалившись спиной на старое, растрескавшееся седло, с помощью подпорки поставленное «на попа».

- Кого? – спрашивают Голец с Жилой в один голос.

- Другие разбойники кроме вас поблизости еще водятся?

- Шалим далеко, Косого атаман зарубил год назад. Больше и нет никого. Шалимка нищий, как и люди его, многие к нам бы перешли, если позовут.

- Это хорошо, – говорю. Хорошо, что деревья не заслоняют неба над нашей поляной. Звездное море как на ладони. Ночь тихая, теплая, комаров почти нет, красота да и только. Вспомнил как в детстве глядя в ночное небо, искали глазами двигающиеся, светящиеся точки, гадали: спутник или инопланетяне?

Невул и Жила где сидели, там и устроились дрыхнуть возле пышущей теплом догорающих углей костровой ямы. Пепа давно уже храпит где-то недалеко. Повинуясь внезапному душевному порыву, запеваю вполголоса:

- На Дону, на Доне

Гулевали кони

И костров огонь им

Согревал бока.

Звезд на небе россыпь,

А я с гнедою сросся,

Стремена по росту

Да не жмет лука.

- Здорово у тебя получается! – восхищается Голец. – Научишь песне?

- Давай со мной, – говорю и повторяю отрывок.

Певец из Гольца неважный, куда худший, нежели гребец, но поет старательно, незнакомые слова выводит как заправский трубадур.

- Тихие слезы Тихому Дону,

Доля казачья, служба лихая.

Воды донские стали б солены,

Если б на месте век постояли.

Тихие слезы Тихому Дону,

Долго не видеть матери сына.

Как ни крепиться батьке седому,

Слезы тихонько сползут на щетину.

Я замолкаю. Становится тихо, только угли слабо пощелкивают. Голец тяжко вздыхает.

- Чего пыхтишь, Гольчина? – спрашиваю.

После недолгого молчания парень тихо отвечает:

- Жить охота, – говорит. – По-другому.

Как это ни странно, но я его понимаю. Надо будет обязательно попытать как он в разбойники попал, да и остальные тоже...

Поутру после обязательной зарядки, завтракаю вместе со всеми сушеными ягодами-яблоками, запиваю разбавленным водой диким медом, затем грузим недвижимого Корша на сооруженные Жилой носилки. Путь до лодки неблизкий, иметь бы две пары несунов да места на борту может не хватить, поэтому беру только Щура и Жилу, будем меняться по-одному.

Идем долго. Корш мужик не слабый, веса в нем под сотню. Носилки при каждом шаге гнутся, трещат, грозят рассыпаться.

- Не рухнут, – уверяет Жила. – Крепкие, гибкие просто.

Доходим до речки. Кое как устраиваем Корша на носу, протянув длинные ноги под передней лодочной банкой. Верхняя часть тела остается приподнятой. Хреновая поза для раненого в живот, но ничего лучше мы не придумали. Пристраиваем под голову мешок с конской попоной, подтыкиваем со всех сторон чтоб не вертелась.

Едва погрузились, оттолкнуться не успели, как Корш вдруг засипел, выстегнулся струной по дну лодки, испустил протяжный выдох и грудь его перестала вздыматься.

«Готов», – думаю отрешенно. Ну, хотя бы попытались...

Щур злится, что я заставил их таскаться с безнадежно умирающим по лесу. Теперь еще и назад его волочь, на месте прикопать просто нечем, на троих у нас два смешных ножика: один Жилин, другой у меня в голенище сапога болтается, многого ими не нароешь.

Чуть передохнув, отправляемся в обратный путь. Нам всем кажется, что живой Корш был немного легче. Два раза отдыхаем, спешить-то уже некуда.

Не доходя до лагеря с полкилометра, выбираем шикарное место для могилы на крохотной полянке между четырех огромных елей. Щур двинул на базу за шанцевым инструментом, мы с Жилой занялись разметкой ямы, на что у нас ушло минут десять. После этого Жила стащил с ног покойника войлочные опорки с толстой кожаной подошвой, снял с него порты, порченное кровью исподнее и рубаху оставил.