Кому на руси жить - [14]

Миша внимательно оглядывается в дверях и решительной походкой подгребает ко мне. Кроме упомянутой корзины под левой подмышкой торчит тугой матерчатый сверток.

Поставив корзину около меня, Рваный шлепает сверху сверток.

- Сидишь?

Еще спрашивает. Рожа озабоченная, башка всклокочена. На его модном поясе красуется длинный нож в кожаном чехле. Не знал, что Рваный у нас такой ловкач: уже и приоделся и холодным оружием где-то обзавелся.

- Прости, что долго, – говорит, вынимает нож и режет мои путы сначала с рук, затем освобождает ноги.

Кровь бурным потоком с болью рвется по освобожденным венам, ругаясь вполголоса, начинаю растирать начавшие синеть запястья и щиколотки. Уроды, так и до гангрены не далеко...

Растираюсь я минут десять, пока руки с ногами не приходят в сносное состояние. Потом все еще онемевшими кончиками пальцев потер саднящий затылок. В месте удара отлично прощупываются бугор налившейся гематомы и засохшая кровяная корочка. Боль в голове притупилась, но трогать шишку все еще чертовски неприятно.

Рваный уселся на корточки возле корзины, двинул ко мне сверток.

- Одевайся.

Одежда это хорошо, надоело уже в дерюжной юбке, ноги исколоты да и зябковато уже как-то.

Начал я разбирать шмот и удивляюсь бурого цвета рубахе с вышитым широким воротом, каким-то парашютообразным порткам...

- Ты смеешься? – говорю. – Я это не одену.

- Ну ходи голый, другого ничего нет, не изобрели еще джинсы и футболки.

- Трусы с носками тоже не изобрели?

Издеваются, не иначе. Ладно, проглочу пока...

Скорчил кислую мину, чтоб знал Рваный как я недоволен, развязал свою людоедскую повязку, быстренько напялил выданное тряпье, пришедшее, кстати, в пору и приятное телу.

- Сапожки после подберем, размера твоего нет.

- Ну что ты, – говорю, – зачем мне, в таком наряде можно и босым бродить, хуже не будет.

Пройдя в темный угол, я с превеликим облегчением справляю малую нужду, для чего пришлось неприлично низко спустить не имеющие ширинки шаровары

- Эти черти хотя бы знают с кем имеют дело? – спрашиваю из угла, плохо сдерживая раздражение. – Я ведь пацанов пришлю – землю жрать станут, а потом живые будут люто завидовать мертвым. А, Мишаня, чего молчишь? Скажи что-нибудь, советник хренов... Это что за быдлан бородатый с кучкой дегенератов?

Рваный молчит как карась и с жалостью так на меня снизу вверх глядит, будто знает много чего страшного.

Я возвращаюсь и возвышаюсь над Мишей руки в боки, недвусмысленно требуя разъяснений.

Плохи наши дела, Андрюха, преданно глядя в глаза, наконец произносит Рваный убитым голосом.

Да? говорю. – А я и не заметил, извини, думал так и надо. Мало мне Анзора со своей кодлой, так еще какие-то ухари залетные наезжают... Ты можешь объяснить в чем дело? Я же вижу – ты знаешь! Кто это был? Где мы в конце концов?

Дальше, чем ты можешь представить.

Рваный поднимается на ноги, мы оказываемся лицом к лицу. Обостренным нюхом голодающего различаю слабый запах съестного, исходящий от оппонента. Жрал, гад, пока я тут валялся... и пил...

Пару минут смотрим друг другу в глаза, потом Миша заявляет, будто открытие века сделал:

- Старый, за этими дверьми – Русь.

Удивил, так тебя разтак...

- Да я вижу, что не Сан-Франциско! – говорю. – Думаешь, я совсем идиот? Я спрашиваю – где мы и что это за фраера меня напрягать приходили?

- Ты не понял, Андрей! – гнет свое Рваный. – Там Древняя Русь, настоящая. В прошлом мы.

Через несколько немых мгновений проглатываю внезапно поднявшийся к горлу ком и бахаю Мишане прямого правого в серединку лба. Он брякается на задницу, в изумлении развалив пасть.

- Сам знаешь за что, – говорю, встряхивая кистью.

Глава третья

Глава третья

Терпеть ненавижу когда меня дурачат и Рваный об этом прекрасно осведомлен, за что и в репу схлопотал. А Миша, даром, что умный, сам из породы доверчивых простофиль, такого на рынке обсчитать – раз плюнуть, ему в секту вступить как мне высморкаться, а главное – будет ведь верить и других с пеной у рта убеждать.

А я вот не верю. Ни в Бога, ни в черта, ни в инопланетный разум и лысым “хари-кришну”по улицам вопить ни за что не пойду. Меня бабка в пятнадцать лет крестила, насилу уговорила, так я с той поры в церковь не заходил. Не верю, не интересно верить...

Может не пришло мое время, стану еще набожным. Вон как Фрол. Тот уже второй храм на окраине города возводит, грехи земные, видать, припекают.

Поэтому зря Рваный это все затеял, не про меня та песня.

Вопреки моим предположениям, Мишаня не обиделся, а даже как-то оживился. Запустил руки в свою корзину и извлек пучок наструганных тонких сухих щепок бечевкой перетянутых. Вынул из развернутой ветоши два черных камушка, брякнул ими друг об дружку, высек жирную искру на промасленный фитилек. Зажег одну лучину из пучка, фитиль затушил обслюнявленными пальцами. Язычок пламени чуть больше свечного немного разогнал сгустившуюся в сарае тьму. При свете красного огонька от лучины, воткнутой в расчищенную от опилок землю, Рваный принялся выкладывать из корзины на постеленную тряпицу по-очереди: яйца, мягкий на вид сыр, полкраюхи хлеба, килограммовый кусман черного вареного мяса, пучок зеленой травы, еще куски чего-то съедобного и деревянную флягу с затычкой.