Комсомольский комитет - [69]

— Ничего, ничего, Тамарочка… — хлопотливо ответила Куренкова.

Пока Тамара переливала молоко из кринки в кастрюльку, Куренкова сладким голосом говорила, что раз Натальи Петровны дома нет, она очень беспокоилась, не осталась бы Тамарочка без молока, и молоко хорошее — свежее, парное. Бросив несколько комплиментов насчет простенького шелкового платья, в котором была Тамара, и похвалив ее вкус, Куренкова как бы между прочим сказала:

— И что твоему Игорю нужно? Такая жена умница, хозяйка.

— Наверно, ничего больше не нужно, — рассмеялась Тамара.

— Как сказать… — и такое было в тоне Куренковой, что Тамара насторожилась.

— Вы к чему? — спросила она, возвращая кринку.

— Жалеючи тебя… — поджимая губы, сказала Куренкова и замялась у порога.

Тамаре не стоило большого труда заставить старуху рассказать, в чем дело. Та точно знала: муж Тамары изменяет ей. Нашел шлюху в горкоме, «секретарша какая-то, он сам мне говорил, Ленкой зовут», это с ней он прогуливает вечера.

— И девка-то так, одна видимость, — тараторила Куренкова, бледными глазками наблюдая за Тамарой, которая остановилась перед ней, опустив руки. — Шла я сегодня с Люськой Зайцевой на базар.

— Зачем же Люся на базаре сегодня была? — машинально перебила Тамара.

— Не была она на базаре! — нетерпеливо махнула рукой Куренкова. — Говорю тебе, я ее встретила. Я ее вот такусенькой знаю, как твоего Игоря. — Куренкова показала рукой два вершка от пола. — А то я б стала близко к сердцу принимать? Игорь ведь мне как родной. Остановила Люська меня, «Ой, — говорит, — тетя Дуня, чего на белом свете делается? Игорь Александрович-то наш — кто бы подумал? Кажин вечер ведь с ней, кажин вечер…»

Куренкова ушла, а Тамара невидящим взглядом посмотрела в окно, дотронулась пальцами до висков. «Болтает глупости какие-то…» Тамара решила почистить картошки на ужин, но ничего у нее не получилось. Тамара стала припоминать разные случаи… «Нет, неправда, — сказал внутри нее чей-то голос, — я знаю Игоря Соболева». — «А частые задержки Игоря, — сказал другой голос, — а его теплые отзывы о Лене, а сама Лена — простая, непосредственная и на новогоднем вечере и в обращении с Игорем, «точно хозяйка». Молодой женщине все теперь представилось в ином свете. Тамарина мать говорила дочери: «Дружбы между женщиной и мужчиной не бывает, если говорят: дружба, не верь». А Соболев толковал ей, что бывает. Уж если люди говорят: знают! А может быть, болтает старуха? Но что-то непонятное уже влезало в душу. «Может быть, все знают, только я одна такая, не замечаю», — думала Тамара. Ей становилось страшно. Даже Люся знает, только Тамара такая глупая, такая доверчивая. Ну что ж, вот так… Вот и все… И вдруг Тамара по-новому мучительно и сильно поняла, как дорог ей был, был и есть Игорь. И что все равно она ему никогда-никогда не простит. И хотя беда пришла незваная, негаданная — Тамаре раньше и в голову бы не пришло, что Игорь может изменить, — ей уже казалось, что она предвидела катастрофу.

Тамара, сжав руками голову, в изнеможении опустилась на диван.

Позвонил Игорь.

— Тамара, — бодро говорил он. — Ты извини, я сегодня днем не приду. Пообедаю в столовой.

— Не придешь? — иронически спросила Тамара.

— Да. У нас пленум идет, постановили перерыв на обед с трех часов. И вечером я сегодня поздно вернусь…

— Ладно, я тоже вернусь поздно. Тоже задержусь, слышишь, я тоже поздно вернусь! — Тамара с отчаянием бросила трубку, но все еще говорила Игорю, едва шевеля губами. — Где буду? Не твое дело! Придешь — узнаешь!

Пленум закончился в восьмом часу вечера. Прения были жаркие. У Игоря оставалось хорошее настроение, хотя он понимал, что теперь горкому достанется! В каждой организации еженедельные комсомольские вечера… Постоянная школа массовиков при горкоме, которую вдруг в ходе пленума предложила организовать Лена, и кружки баянистов при клубах. Но самое трудное, пожалуй, будет создать комсомольские лектории.

Соболеву очень понравилось, как держалась на пленуме Лучникова.

После пленума к нему подошел Рудаков.

— Игорь, хоть пленум и постановил, а я не согласен с решением. Насчет баянистов. И так дел много самых разных, только не хватает еще баянистами заниматься.

— Тебе что, они не нужны?

— Нужны, да как ты не понимаешь, ведь трудно…

Соболев улыбнулся.

— Ладно, об этом мы поговорим потом. Сейчас вот мне звонил директор театра, приглашает всех участников пленума в театр, на просмотр нового спектакля «Аттестат зрелости».

Соболева и прежде приглашали в городской театр. Он приходил, но потом на художественных советах большей частью отмалчивался: судить о том, верно ли передана актерами и художниками, например, средневековая Италия в шекспировской «Ромео и Джульетте», он не брался, другие вещи ему просто нравились.

В этот вечер новый спектакль Игоря возмутил. В роскошном зале театра, с потушенной золоченой люстрой, с горящими матовыми лампами на стенах, которые освещали выступающие из стен дорические полуколонны, игра актеров показалась просто жалкой. Пьеса была хорошая, но актеры, взрослые, конечно, люди, изображая комсомольцев-школьников, неловко прыгали и бегали по сцене. Юношескую порывистость они превратили в какую-то истеричность. Пионервожатая была без пионерского галстука — режиссер, оказывается, не знал, что вожатые тоже носят галстуки. И учительница не понравилась Соболеву. Хорошо играли школьниц две молодые актрисы: одна из них была Эмма Картавых, другая, рыженькая, Люба Златогорцева, недавно приехавшая в Павловск из Казанской студии.