Комсомольский комитет - [71]

— Тамара, ну что ты, что с тобой сделалось, я тебе говорил, что заходил в ма… Постой, постой… Лена… Какая Лена? — И вдруг Игорь понял страшный смысл Тамариных слов. — Тамара, милая, какое недоразумение! С чего ты взяла? — говорил Игорь, обнимая вздрагивающие плечи жены.

Но Тамара оттолкнула Игоря. Бросив туфли в нижний ящик гардероба, она подбежала к дивану, упала на него и, уткнувшись лицом в валик, заплакала громко, навзрыд.

Игорь попытался успокоить ее:

— Ну, я виноват. Я все время занят. Но я обещаю: теперь мы больше будем бывать вместе, обязательно. Ну, может, я тебя чем обидел. Ну, дорогая моя, не надо. Ведь я места себе не нахожу, когда ты расстроена.

Но Тамара, приподнявшись, с мокрым злым лицом выкрикивала:

— Теперь мне понятно, почему у тебя никогда не было для меня времени! И ты ввел ее в дом! Так и от меня… от меня ожидай теперь то же самое!

— Тамара!

— Тебе все нужны, только не я! В городе… тысячи человек, и до каждого тебе есть дело, что с ним будет… через десять лет! А вот что со мной, тебе нет… Тебе не нужно, не интересно это!

— Тамара, но ведь в городе есть много твоих сверстниц, которым живется гораздо тяжелей, чем тебе.

— Скажите, союзный деятель! Мне до них нет дела, и тебе не должно быть!

Не будь этой последней фразы, Игорь продолжал бы уговаривать Тамару.

— Ну перестань, Тамара, не нужно. Надоело, — довольно холодно сказал он.

— И разговаривать с тобой не хочу! — задыхаясь, сказала Тамара и замолчала, только зло поглядывала на Игоря. Странными выглядели ее всегда такие мягкие серые глаза — в них блестела злость.

Игорь постелил себе постель.

— Как это несерьезно, по-женски, в плохом смысле по-женски — не разговаривать, вместо того чтобы разобраться, — раздраженно сказал он.

* * *

Толя Чирков слыл одним из самых давних докладчиков горкома комсомола, но доклады он читал редко. Лена чувствовала, что комсомольцы могли бы полюбить Толю. Простой, очень непосредственный в отношениях с людьми, он умел хорошо выступать. Но в организациях Анатолия прозвали Чирком-свистуном за то, что он, многое отлично понимая, все-таки несерьезно относился к товарищам: был вспыльчив и часто поступал не так, как, казалось, хотел.

В тот раз, когда он не поехал на птицекомбинат, он оправдывался как мальчишка, сказал даже, что у него заболела мама, но это тоже оказалось неправдой. Толю вызвали на бюро, с ним довольно долго разговаривали, и только после этого, наконец, он выполнил задание на птицекомбинате. С тех пор прошло два месяца.

Лучникова пригласила Чиркова к себе, чтобы просмотреть вместе с ним разработку его доклада. Когда он вошел, Лена читала новые протоколы и отмечала то критическое, верное и нужное, что сказали комсомольцы на своих собраниях. Поздоровавшись с Чирковым, Лучникова машинально посмотрела книгу, которую он принес: «Очерки об Америке».

— Любишь Горького? — спросила Лена.

— …Очень люблю. И Маяковского я… так люблю… А ты?

— Тоже люблю, — сдержанно сказала Лена.

Она по-новому внимательно посмотрела на Анатолия. Но ничего не сказала. Отложила книгу и придвинула к себе доклад Чиркова. Сказала, что доклад ей не понравился: сухой, общий, полон надерганных отовсюду цитат.

И надо было видеть, как изменились Толины глаза. Они не стали ни больше, ни меньше, его зеленоватые светлые глаза, но приветливость исчезла, и что-то неуловимо нехорошее заблестело в них. Толя испытующе смотрел на Лену.

— Боевой путь всесоюзного комсомола — ведь это боевой путь и наших организаций, — страстно говорила Лена, будто не замечая того впечатления, которое произвели на Толю ее замечания, — но ты ведь и из истории почти не взял живых примеров, у тебя все больше громкие, всем известные слова. А уж о нашем городе ты совсем не говоришь. Например, кабельный помогает унээровцам, автобаза борется за рационализацию, — это надо пропагандировать, но это далеко не все, что нам нужно.

— Ну вот, — недовольно сказал Толя, — тебе всегда кажется, что ты одна много понимаешь, только не другие. Слишком умной ты себя считаешь, вот что.

Такие споры случались у Лучниковой с Чирковым не раз. И Лене казалось иногда, что Анатолий просто получает удовольствие, когда она сердится, спорит.

Однажды Лена сказала Соболеву, что с Чирковым невозможно работать.

— Поправлять его надо, — твердо сказал Соболев.

— Да он возмущается, говорит, что я считаю себя умнее его. Вот что!

— А не сбиваешься ли ты на мораль, Леночка?

— Не знаю!

— Подумай!

Игорь старался в каждом человеке найти хорошее, вытащить это на свет и растить, и люди с ним становились лучше. Но на это уходило много времени и терпенья. Он учил Лену выдержке, уменью подчинять личные страсти долгу и необходимости.

— Ты не бойся человеку показать, что ты веришь в него, если ты действительно в него веришь!

— Ты умеешь сдерживаться, а я нет. Но учиться сдерживаться, когда нужно, я буду обязательно, Игорь!

Разговаривая сейчас с Толей, она напрягала все свои силы, чтобы следить за собой, но все-таки не удержалась, не сказала ничего, но посмотрела на молодого человека с усмешкой, неприязненно.

Это не ускользнуло от Толи. Яркий румянец залил его щеки. Исподлобья он смотрел на Лену.