Комсомольский комитет - [60]

На большом фанерном листе, прибитом к столбу, черной краской было написано, кто из комсомольцев по неуважительным причинам не явился на воскресник. Из группы Варежки не было одного Пескарева.

— Шурок! Что там с Митькой, не знаешь? — крикнула Даша попавшемуся им на дороге Веснянкину.

Шурка катил большое заржавленное колесо. Он толкнул колесо и нехотя ответил Даше:

— Ты что, не знаешь Митьку? Я сам за ним ходил. Время только зря потратил. «Не пойду», — говорит, и все.

Даше стало стыдно, что она сама чуть было не поступила, как Пескарев.

Даша никогда не бывала на воскресниках. Назначались они на ее памяти раз или два, и на них почти никто не являлся.

Мороз был сильный, и рукавицы давно стали мокрые, но все равно было жарко. Как же все-таки может быть увлекателен этот добровольный труд!

Еще ярче становилось солнце, укорачивались серо-голубые тени на свежем снегу, искрящемся и таком ослепительно белом, что на него было больно смотреть. Ночью дул ветер; и там, где не проходила дорожка, где снег не был смят колесами машин, где его не раскопали комсомольцы, вытаскивая металлолом, и возле барабанов с готовым кабелем снег замер, искрясь нежными, наметенными ветром волнами.

Хорошо здесь было! Среди старых елей, строгих и красивых, что росли вдоль дороги, по которой обычно ходят рабочие, в их зелени висели на столбах белые матовые шары ночных фонарей. Вдоль множества тропок-дорожек, что жилками связывали корпусы цехов, были посажены молодые елочки. Они тянулись вверх, и каждая из них подняла свою прямую, словно по линейке сделанную вершину, длинную стрелку-веточку с большой мохнатой коричневой почкой на конце, спрятанной в зеленых иголках. Одна елочка почему-то засыхала, она стояла огненно-рыжая; яркий цвет ее словно подчеркивал, что она не хочет умирать.

Заводскую территорию поделили на участки. Каждый комсомолец работал как умел. Зина Гаврилова поднимала из-под снега сложенные возле тарного цеха, годами пролежавшие там старые, изношенные детали машин так, точно она боялась, что они взорвутся. Она пришла на воскресник в шляпке и в туфлях на высоких каблуках.

Веснянкины как-то быстро пристроились работать вместе; Шурка все время шутя придирался к жене, а Надя совсем не обращала на него внимания и все пыталась подсчитать, сколько же даст комитету выручка за металлолом.

Ала больше бегала и командовала, чем работала.

Возле узкоколейки Мишка Корнюхин один грузил на машину старые, негодные рельсы, несколько лет валявшиеся в штабелях. Даша Хохлова стала помогать ему.

Михаил посмотрел на Дашу, как на ребенка, в присутствии которого ему очень неловко.

— Хохлова, уйди, тяжело ведь, — сказал он.

— Ну и тяжело! — беспечно отозвалась Даша, подхватывая рельс, который Мишка поднял с другой стороны.

Михаил быстро перехватил рельс посередине, чтобы меньше тяжести досталось Даше, и с недоумением посмотрел на нее.

— Постояла бы лучше, — посоветовал он.

— Правда? — засмеялась Даша. Ей всегда было смешно, когда она видела Мишку Корнюхина. Большой и неуклюжий он, но работает ладно. Ее забавляло, что он смутился.

Положив рельс, Даша подошла к Михаилу и попыталась застегнуть на нем телогрейку.

— Простудишься, — сказала она.

А солнце заливало снег, вдоль полотна узкоколейки припорошенный черными точками паровозной сажи. Иногда легкое облачко закрывало солнце, и тогда набегала серая тень, но солнечные лучи выбивались из-под облака и ложились вдали между другими дальними корпусами — там снег оставался ярким, бело-кремовым. Хотя был мороз, солнце уже грело, и местами, где рельсы ночью заиндевели, на них появились лужицы и капельки воды — над рельсами, над шпалами стал подниматься пар. Поэтому Даша, стараясь не становиться на рельсы, чтобы не промочить валенки, полезла в кузов машины — компактней уложить рельсы. Она во всем любила порядок. Спросила оттуда:

— Миша, ты же по выходным домой ездишь, отчего не уехал?

— Так сегодня воскресник! — ответил Корнюхин.

На соседнем участке трое комсомольцев из четвертого цеха тоже разыскивали под снегом лом и, когда находили что-нибудь покрупнее, торжествующе играли на губах туш:

— Тра-та-та-та-та-та, та-та-та-та-та-та!

И вдруг там раздался крик:

— Что вы, черт вас возьми, куда тащите?

— На машину!

— Да что это такое, вы не видите?

— Утиль, по-моему. Вася, как ты считаешь, это утиль или не утиль?

— Утиль второй сорт, — тоненько пропищал Вася.

Даша посмотрела. Разъяренный заведующий гаражам в незавязанной, с болтающимися ушами шапке-ушанке стоял перед комсомольцами, раскрылатившись, как наседка перед цыплятами.

— Это утильсырье?

— Нет, а по-моему, это деталь-сирота, — невозмутимо сказал первый комсомолец, высокий, тонкий и чем-то напоминавший Веснянкина.

— Это мотор, не видите, что ли? Оставьте сейчас же. Я сказал, значит — все.

Вася нагнулся и зачем-то понюхал его.

— С душком, — задиристо заключил он, поднимаясь.

— Я вот тебе покажу с душком! Я из тебя дух вышибу!

— Товарищ «вышибало»! Не надо! Давайте по-деловому решим этот вопрос, — вмешался высокий комсомолец.

— Какой еще вопрос?

— Мы, может, по сходной цене у вас этот моторчик купим?

— Я вот вам куплю!