Комсомольский комитет - [6]

— Конечно. Скучно у нас, — согласился директор, но откровенно и весело усмехнулся.

«К чему эта усмешка?» — подумал Игорь. Но вдруг понял: директор умен и простые вещи объяснять ему не нужно.

— Ведь до последнего времени завод план выполнял, значит директорский фонд у вас есть, — уверенно сказал Соболев.

— Есть такой фонд.

— На культинвентарь и спортинвентарь денег выделить сможете?

Директор расхохотался.

— Вы, молодой человек, любите быка за рога брать.

Он помолчал, по-новому, доброжелательно разглядывая Игоря. Развел руками:

— Но только фонд уже распределен. И не такой уж я ему хозяин, есть совет…

Игорь терпеливо продолжал убеждать. Возможно, трудно, но на такое дело всегда нужно выкроить деньги — ведь это тоже шаг к ликвидации брака. Дипломатично Игорь добавил: он видит, что товарищ Русаков хорошо понимает серьезность воспитательной работы. Особенно в здешних условиях, вдали от города.

Наконец Русаков сказал, что даст пять тысяч рублей. И тут же написал записку в бухгалтерию.

— Согласится ли бухгалтер? — недоверчиво заметил Куренков.

— Договоримся, договоримся, — усмехнулся Русаков, снова потянув пиджак за лацканы, и многозначительно посмотрел на своего комсорга.

— Еще есть вопрос. — Игорь предупредил, что он несколько уклонится от заводских нужд, и рассказал все, что знал о рабочих строительства: об организации и оплате труда на стройке, о двадцатом общежитии за рекой. Соболев уверен, что директор завода не может безразлично отнестись к людям, с которыми сталкивается заводская молодежь.

Русаков хмыкнул и потянулся к телефонному пульту с разноцветными лампочками, что был слева от него на овальном столике.

— Начальника УНР мне, Костоломова, — загудел он в трубку. — Здравствуй, Прокофий Фомич… Ты, кажется, приглашал меня в двадцатое общежитие?.. Не приглашал? Хм…

Костоломов, очевидно, никогда не собирался делать этого. Русаков озорно, по-мальчишески разыгрывал его, с нарочитым сожалением продолжая:

— Хм… Не приглашал? А я так думал, ты приглашал, да я… Склероз у меня, понимаешь, склероз вот, врачи говорят. Я и забыл. Ну, так подходи, сейчас поедем.

Они встретились на крыльце заводоуправления. Костоломов тучностью и ростом немного уступал Русакову, у него широкое, некрасивое и очень усталое лицо. Костоломов прежде руководил большим строительством в Сибири, но провинился и был переведен в Озерную.

Игорь понимал, что Костоломов послушался бы не всякого, но у Русакова был слишком большой авторитет в поселке.

Куренков ушел домой, потому что в новенькой, сияющей директорской «Победе» поместиться всем было трудно, а Русаков сказал шоферу, чтобы он заехал еще за секретарем строительной комсомольской организации.

— Значит, я домой, — с удовольствием сказал Павел, прощаясь с Игорем возле дверцы машины. — Ты заходи к нам, хорошо? Заходи обязательно!

От завода до окраины поселка, где расположилось общежитие, не меньше двух километров. Машина, попрыгав на дощатом мосту, остановилась за рекой, у приземистого барака. В неуютной и огромной, почти в половину барака, комнате стояли койки, облупившиеся — когда-то они были выкрашены масляной краской. Посредине комнаты возле щедро усыпанного хлебными крошками стола с шумом сгрудились ребята и девчата. Шум потасовки и крики были слышны еще в коридоре.

Игорь, сначала ничего не поняв, почувствовал, как нервы у него напрягаются.

Русаков сунул руки за подтяжки, выглянувшие из-под расстегнутого пиджака, — он поехал в костюме, хотя на улице было довольно холодно, — и спокойно прошел вперед. Костоломов остановился в дверях.

На койке возле стола лежал парень. Его вымазанные глиной брюки небрежно свисали со спинки койки. Парню, видно, хотелось посмотреть на дерущихся, но вставать не хотелось. Приподнявшись на локте, он тянулся, заглядывая куда-то под стол, куда смотрели все, при этом дергал за юбку одну из девушек, чтобы она подвинулась.

Игорь, хмурясь, оглянулся на начальство. Зычный окрик Костоломова заставил девушек, которые стояли в толпе, испуганно шарахнуться к койкам. Парни, переглянувшись, тотчас вышли. С пола поднялись еще две девушки. Одна навзрыд плакала, по-детски вытирая грязными кулаками глаза. У другой, маленькой, коренастой, в залатанном сарафане, в кровь разбитое лицо, но она широким движением крепкой руки откинула назад прямые русые волосы, неторопливо достала из-под подушки зеркальце и, послюнив платок, стала вытираться.

— Хороши, — угрюмо сказал Русаков. — Это вы чего же?

Игорь оглянулся. Парня, который лежал на койке, уже и след простыл, и брюк его не было.

В комнате ни стульев, ни табуреток, ни радио, ни тумбочек.

Девушки молчали. Потом заговорили все сразу, показывая на ту, что стояла с зеркальцем.

— Аленка деньги у Нинки украла. Нинка ей сказала: «Отдай!», а Аленка ее бить.

Аленка, сунув зеркальце в карман сарафана, медленно повернулась, и ее зеленые вызывающие глаза встретились со взглядом Игоря. Игорь заметил, что у нее правильные, но помятые, рано начавшие стареть черты лица. Быстрым движением рук она сколола волосы сзади в хвостик-пучок. Только после этого спросила с вызовом:

— А кто видел, что украла?