Комплот детей - [2]

С тех пор миновала целая эпоха, но не многое изменилось. Несмотря на морщины на щеках и над бровями, Лена (без косметики!) всё так же вызывает в руках сладостную дрожь. Мягкие округлости лица, губы, от которых скулы сводит как от переспелой хурмы… худенькая, с узкими бёдрами; блондинистой её шевелюре могла поклоняться любая школьница, воспитанная на феях winx и куклах барби.

С Леной они прожили вместе уже десять лет. В браке — девять. Это долгий срок, и далеко не всё было радужно. Далеко. Игорь думал, что вполне заслужил надбавку за вредность, но министерства, которое бы такую выдавало, к сожалению, не существовало — он даже проверял в интернете.

— По-моему, ты слегка перетрудился, — сказала Лена.

Это вывело Игоря из себя. Да какой чёрт перетрудился, если всё что он делает на работе, это срывает цветочки, нюхает их и сажает обратно — нужной стороной вверх. Фигурально выражаясь. Эти криворукие дурики в магазинах даже не способны правильно настроить тормоза. Тормоза! Они не должны звучать, как струна на бас-гитаре «Урал», не должны быть натянуты так, как будто на них повесился стадвадцатикилограммовый бугай — что может быть проще? Так нет же. Да, работа в веломастерской — не работа мечты, но это дело было Игорю по силам. Не слишком тяжёлое, приходишь, когда хочешь, уходишь, когда надоест.

— Слегка перетрудился и не понимаешь, что Кириллу вредна собачья шерсть, — сказала она почти ласково, устало кривя уголки губ. Ну точь-в-точь мать-одиночка, уставшая от нескончаемых детских проказ. — Я тебя очень прошу, просто умоляю, выгони её из своего гаража, или хотя бы не прикасайся.

Да, да, сейчас она въелась в него из-за грёбаной собаки! Ну как к ней можно не прикасаться, если это же, блин, собака, а не грудь продавщицы в супермаркете, на которую открывается замечательный вид потому, что она сидит, а в тебе добрых метр девяносто росту. Животине требуется ласка. Особенно если это дворовая собака, которая приползла на торчащих рёбрах, и которую ты откормил сосисками за шестьдесят рублей, своими руками спас от голодной смерти.

— Кириллу вредна собачья шерсть, а я-то тут при чём? — буркнул Игорь, не сунув руки в карманы только потому, что в трусах карманов нет. Вместо этого он оттянул большими пальцами резинку, и тут же обругал себя последними словами: от Ленки этот жест, конечно, не укрылся. Уголок её рта дёрнулся, исказив его невесёлой усмешкой.

— Ты всегда при чём. Он твой сын, и ты всегда при чём. С того момента…

— Да, да, знаю, — Игорь закатил глаза, и следующие несколько слов они произнесли одновременно. — «Как ты полез ко мне в штаны, не купив презервативы».

Лена проговорила это с лёгкой брезгливостью на лице, Игорь — с покорностью заправщика с десятилетнем стажем, что принимает завалявшиеся у клиента в кармане пятидесятикопеечные монеты.

«Я тогда ещё не умел покупать презервативы, — ответил бы Игорь в любой другой день, — Я был ещё слишком маленький для такого».

В любой день, но не сейчас. Четыре утра — плохое время для семейных ритуалов. Если, конечно, это не секс.

Лена посмотрела на него с сомнением, словно решая, добить или оставить как есть.

— У него, чёрт тебя дери, аллергия. Это болезнь, от которой умирают, а ты тискаешься с этой блохастой шавкой.

Игорь собрал в кулак всё доступное ему терпение.

— Послушай, я не собирался трепать его по голове, сажать на колени, жать руку или что-то такое. Он уже взрослый парень, и…

Лена несколько раз кивнула, и Игорь понял, что допустил страшное. Он с ужасом смотрел, как разомкнулись её губы, готовые извергнуть притаившуюся там тьму.

— Ты не сажал его на колени, даже когда ему было вполовину меньше. Это же твой ребёнок, Гош, почему ты так к нему относишься?

Лена говорила и говорила, напомнив ему о том вечере, когда они впервые были вместе, о вечеринке у общего друга, улыбаясь своей сломанной улыбкой.

— Ты даже не снял любимую рубашку в клеточку, пока мы с тобой этим занимались; будто император, который не расстаётся со своей мантией даже ночью. Будто не ты мне присунул, не ты, а кто-то другой, присунул и сбежал. А ты снизошёл до меня и своего маленького ублюдка уже потом. Благодетель хренов. Я не имею права говорить тебе: «ну почему ты не взял тогда гондоны?», потому что это наш, чёрт тебя дери, малыш. И я его люблю. А ты, похоже, за десять лет ничего ещё не осознал.

Язык Лены мог разить как меч. Он мог быть громким как автомат Калашникова. Защититься от него не было никакой возможности.

Сделав три глубоких вдоха (который только раззадорил огонь внутри), она продолжила, не замечая как звякают от крика в держателях столовые приборы:

— Что, если марафонца ты тоже возненавидишь?

Так они назвали младшенького, который на всех парах спешил к своим Афинам, к ласковым рукам мамы, и грубым, но тёплым рукам отца, преодолев уже добрую половину дистанции. Конечно же, Игорь его любил.

Он сказал:

— Я вовсе не…

— Что скажешь, Гоша-малыш? Что ты думаешь о нашем марафонце? Он тоже станет для тебя парнем из соседнего класса, у которого будет мамка, но не будет папки? Ты тоже будешь разговаривать с ним как с роботом-пылесосом: «Подотри там, принеси мне пива, не мешайся под ногами? Какого хрена у тебя двойка в дневнике и синяк под глазом?»