Комнатный фонтан - [15]

Итак, я сидел вечером сам по себе и пытался привести в порядок свои мысли. Может быть, и в самом деле Бад-Зюльцу суждено стать д ля меня историческим местом? Похоже на то, хотя, конечно, моя победа была слишком невелика, чтобы уже сейчас строить какие-то грандиозные планы на будущее. Вот почему я решил не тешить себя бесплодными надеждами, а заняться своей Книгой учета, в которую мне нужно было дописать — по памяти — недостающие фрагменты, касающиеся семинара Штрювера.

Разобравшись со своими записями, я огляделся. В простенке между окнами стояла небольшая витрина орехового дерева, в которой я не обнаружил ничего вдохновляющего, кроме настольной игры с фишками (к сожалению, некомплект), железнодорожного расписания на 1988 год (зима), зачитанного до дыр журнала флористики и фотоальбома «Хороша ты, моя родина, Шварцвальд». Так что мне ничего не оставалось делать, как пойти гулять по многочисленным телевизионным каналам во всем их пестром разнообразии, представшем предо мной в серо-зеленом обрамлении горшков с цветами, забившимися в уголок живой природы, в дебрях которой мерцал голубоватый экран.

На французском канале шла спортивная передача. Показывали каких-то толстых мужиков, которые поочередно бросали друг друга на ковер. Каждый швырок сопровождался аплодисментами. Но изображение было ужасным. Рядом шло какое-то ток-шоу. К сожалению, я не понял, вокруг чего у них там разгорелись страсти. Один из участников, по виду что-то вроде священника, тоже, кажется, не очень понимал, потому что в какой-то момент все как набросились на него и давай орать-кричать; особенно одна рыжая дама разошлась, твердила как попутай: «Я пережила это на собственной шкуре», «Наверху они там все друг друга стоят, все они одна шайка-лейка», на что тот ничего не говорил и все смотрел на нее удивленно, как бы ушам своим не веря.

Я щелкнул еще разок и попал на какой-то немецкий фильм семидесятых годов, судя по машинам. Мне это показалось сначала не очень интересным. Но потом я понял, что тут вроде речь идет о сексе, что-то типа научпопа. Я решил посмотреть. Голос за кадром рассказывал о разных случаях. Вот показали кемпинг, на переднем плане — жилой прицепчик. «Обратимся к случаю с Моникой Ф.», — сказал диктор. Прицеп пришел в движение и начал раскачиваться. И так весь фильм. Палаточный лагерь, подростки, учитель физкультуры. Они все страшно пучат глаза и показывают пальцами на вагончик. К этому и сводилось главным образом все действие картины, которая при этом шла на чистейшем баварском диалекте без субтитров. Опять смена плана, опять трясущийся вагончик, живущий своей самостоятельной жизнью…

Боже мой! Я застонал. Я подумал о Юлии, о доме. И вдруг — сам не понимаю, как это случилось и что такое на меня нашло, — я, сидя в холле «Фёренталер хоф», под темными псевдодеревянными балками на потолке, в окружении черно-белых фотографий с видами Шварцвальда, на столе — древнее расписание движения поездов, которые уже давным-давно все безвозвратно уехали, — я, помимо своей воли, вдруг произнес фразу, которая доныне ни разу в жизни не слетала с моих уст: «Я люблю тебя, моя родина, Германская Демократическая Республика!»

Освоение принципа «На всякое да есть свое но». Не очень счастливая попытка внедрения в жизнь

Я стал готовиться к предстоящему выходу.

Моя новая жизнь… Она начиналась теперь рано утром — когда Юлия уже уезжала на работу — не с того, что я по полдня ходил небритый, заставляя Пятницу довольствоваться блицпрогулкой у самой парадной, а наши цветы томиться в ожидании обхода чуть ли не до вечера, — нет, она начиналась без проволочек с короткой пятиминутки, которую я проводил сам с собою, не вставая с постели, для того, чтобы собраться с мыслями и тут же честно приняться за работу.

На столе в комнате отдыха и досуга у меня был разложен учебный материал. Штрювер вручил мне на прощанье несколько брошюр. Успех, дескать, успехом, но вникнуть в дело все-таки не мешает, сказал он. Брошюры («курс молодого бойца», так назвал их Штрювер) представляли собою свод типовых ситуаций и содержали советы, как себя в этих ситуациях вести. Я как будто вернулся в старые добрые времена, когда учился на заочном: сначала я бегло просматривал текст, потом подчеркивал те места, которые могли мне пригодиться (но как знать, что может пригодиться в серьезных обстоятельствах?), потом, когда в книге уже не оставалось живого места от подчеркиваний, я переходил к выпискам и конспектировал то, что мне представлялось особенно важным. Довольно скоро, предупреждал меня Штрювер, у вас начнется эйфория, вам будет казаться, что вы всё схватываете на лету, у вас появится этакий кураж «налетчика» («Могу продать кому угодно что угодно! Хоть целый строящийся небоскреб коллективу ветеранов дома престарелых на условиях пожизненного кредитования!»). Как только вы почувствуете себя таким вот летчиком-истребителем, сказал Штрювер, самое время спуститься с небес на землю и познакомиться с суровой действительностью, то есть перейти от теории к практике.

То, что мои первые шаги на трудном агентском поприще мне предстояло сделать под присмотром Штрювера, имело свои положительные и одновременно отрицательные стороны. Конечно, я мог рассчитывать на то, что Штрювер в случае чего подключится к делу и поможет, но вместе с тем мне было ясно, что он, как на семинаре, не спустит с меня глаз, а значит, я буду постоянно под контролем его недремлющего ока. Мне ничего не оставалось, как зубрить материал, а вызубрив, начинать всё с начала. Мне пришлось даже на время забыть о лобзике. Хотя у меня прямо руки чесались что-нибудь себе выпилить, например подставку для книг, — несколько штук мне бы точно не помешало, чтобы по крайней мере стол у меня был в мало-мальском порядке.