Комната на Марсе - [77]

Дел Ривс выдал номер о дальнобойщике, мечтающем о том, что бы он сделал с почти голой девицей с придорожного плаката.

Портер Вагонер исполнил «Первую миссис Джонс». Мистер Джонс, герой песни, убил свою первую жену и предупреждает вторую миссис Джонс, что он расправится с ней так же, если она уйдет от него.

Еще была песня о самогонщике, убежавшем от полиции.

И еще одна, в которой герой убивает и закапывает жену, но по-прежнему слышит ночь напролет ее ворчание.

Публика Оприлэнда взорвалась бурным смехом.

Никсон сидел слева от сцены, щекастый, важный и непоколебимый, президент этой великой, великой страны, его необычайно длинные руки обхватывали подлокотники кресла, точно тракторные стабилизаторы.

24

В своем эссе, прославляющем чудо диких яблок, Торо признает, что их вкус хорош только на природе. Даже фланер, говорит Торо, не потерпит фланерских яблок[40] за кухонным столом. Их горьковатый привкус лучше всего воспринимается во время прекрасной осенней прогулки. Гордон Хаузер гулял при всякой возможности по лесным дорожкам и через пастбищные угодья, являвшиеся федеральной собственностью и простиравшиеся на много миль. Ему случалось находить черепа животных, ружейные гильзы, стародавнюю свалку старинных бутылок, часть которых была даже не разбита. На коровьей тропе над своей хижиной он наткнулся на осиное гнездо. Оно лежало на земле, напоминая пробитый шлем. Гордон взял его домой и положил на стол, эту внушительную и таинственную, полупустую, разверстую штуковину.

Часто он гулял до темноты, наблюдая медленную смену дня и ночи. Ему нравилось воспринимать этот процесс целиком, от начала до конца. Когда исчезал последний свет, он слышал ушастых сов. Виргинских филинов. Иногда амбарных сов. Одним майским вечером Гордон увидел сову на земле, хлопавшую крыльями и дрожавшую. Ее пушистая голова была не меньше, чем у взрослой кошки. Сова щелкала клювом и пятилась от Гордона, перебирая большими, когтистыми лапами. Глаза у совы были человечьими, с круглыми зрачками, в которых светился ум. Даже веки были человечьими. Сова моргала и пристально смотрела на Гордона. Он решил, что она ранена и, если он как-то ей не поможет, ее съедят хищники. Он зашел домой и стал звонить в службы охраны природы. Телефон был главным инструментом Гордона. Теперь его личное пространство ограничивалось телефонной связью. Связью с бюрократическим аппаратом. Сотрудница лесной охраны сказала ему, что это, скорее всего, совенок, выпавший из гнезда, обычное дело для этого времени года. Она сказала, что совята сбрасывают птенцовое оперение и поднимаются в воздух. Гордон вернулся на прежнее место, но там уже никого не было. Один раз, в сумерках, ему показалось, что он увидел сову между деревьями. Это могла быть любая сова, но ничто не мешало ему считать, что это был тот самый совенок.

Вернувшись домой с прогулки, он разогревал на обед консервированный суп, основу рациона его однокомнатной жизни, а затем открывал интернет, потакая дурной привычке, пагубной зависимости, завладевшей им быстро и незаметно. Он занимался тем, что прогонял женские имена, как это называли сами заключенные. Прогнать чье-то имя значило найти сведения об этом человеке во внешней поисковой системе или навести о нем справки.

Когда заключенная просила прогнать чье-то имя, она не хотела знать все унылые подробности об этом человеке или видеть его несуразные тюремные фотопортреты, имеющиеся в свободном доступе, особенно во Флориде и Калифорнии, где их загружают окружные клерки, отчего кажется, что непропорционально большая часть правонарушителей проживает в этих штатах. Все эти изображения одинаковы: резкий свет и полицейская разметка, дикий взгляд и всклокоченные волосы людей, выдернутых из жизни, арестованных, пронумерованных, проглоченных системой и выставленных на обозрение.

Сведения о сопутствующих обстоятельствах преступлений, таких как эмоциональные травмы и бедность – в некоторых случаях это можно было выяснить, если дело получило освещение в СМИ или если протокол судебного заседания или обстоятельства дела имелись в свободном доступе, – было не тем, что заключенные хотели знать, когда они просили прогнать то или иное имя. Что хотели знать эти женщины про своих сокамерниц, приятельниц по блоку, напарниц по работе, знакомых по молитвенной группе, подруг и половин, это не издевались ли они над детьми и не давали ли показаний против сообщников. Вот какие два типа требовали проверки: детоубийцы и стукачки.

Однако Гордон вел более обширные поиски. Он не знал, для чего занимался этим. Он надеялся, что сможет установить некий баланс с помощью этих фактов. Но чувствовал, что эта идея о фактах и балансе, которую он внушил себе, была ложью, позволявшей ему выискивать отвратительные подробности о других людях, совершенно его не касавшиеся.

Согласно социальным нормам самих заключенных, никто не должен был спрашивать других, за что они сидят. Здравый смысл подсказывал не делать этого. Негласный запрет на такие вопросы был настолько силен, что, казалось, запрещал и обсуждение этой темы, даже в узком кругу.