Комната на Марсе - [63]

Когда я только въехала, мама Конрада, Клеменция, постучалась ко мне и сказала, чтобы я не заказывала никакую пиццу. В ответ на мой недоуменный взгляд она сказала:

– Знаете эти черные виниловые ящики, которые носят доставщики? Термоконтейнеры. Они разносят зло. Как только увидите этот контейнер, знайте, что зло близко.

После этого предупреждения она начала рассказывать мне про Дж. Эдгара Гувера и Джими Хендрикса и про всяких прочих «хорошо известных личностей», которые проезжали через эти места и имели связи с ее семьей. Она туманно говорила с грозным видом о своих суперкрутых связях с этими хорошо известными личностями. О’кей, леди. Я извинилась и закрыла дверь. Я редко видела ее, как и Конрада, но каждый день слышала, как его зовет сестра. Каждый день она стояла на тротуаре и орала его имя. А потом в один день она не пришла, поскольку Конрад умер прошлой ночью. Конрада не стало. И все равно до меня не доходило, что эта улица проклята, хотя я ощутила укол, вроде озноба, когда увидела, как из машины выходит доставщик, держа в руках большущий термоконтейнер.

Через некоторое время после того, как умерли Конрад и Виктор, я была дома, занятая ничегонеделанием до трех часов, когда нужно было забирать Джексона, и услышала, как сосед что-то кричит снова и снова. Я не сразу поняла, что он кричал мое имя. Я выглянула узнать, что ему нужно. Он стоял на тротуаре с рукой, завернутой в полотенце, с которого лилась кровь на тротуар.

– Тебе придется отвезти меня в больницу, – сказал он.

Когда я только въехала, эти соседи пытались быть добрыми со мной, но я сохраняла дистанцию. Они напрягали меня своим видом. Сбритые брови, болезненно бледная кожа, крашеные черные волосы, черные ногти и старинный черный катафалк. Виктор ремонтировал им сантехнику и сказал, что у них на кухне детский гробик, в котором они хранят консервы. Они недавно выкупили свой дом, в котором было четыре квартиры, и систематически выживали других жильцов, чтобы поднять арендную плату. Они были готскими королями трущоб. Двое из их жильцов съехали, но семья из третьей квартиры упиралась. Им было некуда деваться. Муж был диабетиком, и ему недавно ампутировали ступню. Он ходил на костылях и порывался поехать в больницу, потому что у него воспалилась нога, и ее пришлось ампутировать до колена. Жена зарабатывала уборкой домов, она болела астмой и не различала запахи из-за токсичных веществ, которые ей приходилось использовать по работе. Они были бедняками без документов, из Мексики, с тремя детьми. Я узнала все это потому, что за несколько дней до того, как этот гот выкрикивал мое имя, стоя с рукой, замотанной окровавленным полотенцем, женщина, которую он пытался выселить, попросилась ко мне на разговор. Я впустила ее. Она села на диван и расплакалась, а потом рассказала о семье и их положении. Она сказала, что домовладелец пытается выселить их с мужем за то, что они алкоголики.

– Мы адвентисты седьмого дня, – сказала она. – Мы не пьем.

Мне стало так жалко ее, что я нашла адрес организации по защите прав квартиросъемщиков и помогла ей записаться на прием к адвокату. Уходя, она благодарила меня, но у меня осталось тяжелое чувство. Ее муж был без ноги. И они жили под домовладельцами, которые, как она сказала, издавали по ночам не христианские звуки.

Готский король трущоб кричал мое имя потому, что увидел мою машину на улице. Ему нужна была помощь, и он знал, что я дома. Он отрезал себе три пальца, включая большой, собственной циркулярной пилой. Отрезанные пальцы у него лежали в мусорном пакете. Я повезла его в голливудскую больницу Кайзера, этакий «Бургер-кинг» здравоохранения, гоня по бульвару Сансет, вовсю сигналя на перекрестках, пока этот тип истекал кровью на мои сиденья, что меня убивало, потому что я дорожила своей «импалой». Я торчала с ним в реанимации, пока туда не приехала его подружка с работы. С него сняли рубашку и поставили капельницу с обезболивающими. Меня коробило при виде его татуировки во всю грудь – перевернутого креста.

– Сделал назло брату, – сказал он, с трудом ворочая языком от обезболивающих. – Он священник.

«Уверена, ты ему показывал», – подумала я.

Виктор умер, Конрад умер, сосед гот оттяпал себе полкисти. Его жильцов ждали бедствия, ампутация, депортация, жизнь на улице.

Меня окружала безнадега, хотя случай гота с циркуляркой больше напоминал карму. Но, наверно, худшим предзнаменованием стал ветеран, весь в черном, точно грач. На дорогу передо мной легла тень человека.

Я отвезла машину в автосервис, чтобы почистить радиатор. Автосервис был под Глендейлом, и домой можно было вернуться на автобусе. Мне нужен был номер 92. Я ждала автобус, когда возник этот тип с татуировкой «ВЬЕТНАМ» вдоль шеи. Черная фетровая шляпа, черная одежда, черные туфли без носков, маленькие темные очочки, усиливавшие нездоровое впечатление.

– Я был в плену, – сказал он мне, показывая руку с кустарной наколкой «ПЛЕН».

Есть две временные плоскости: время ожидания автобуса и время, когда автобус наконец появляется на горизонте. Я была в неправильной временной плоскости, где я застряла с сумасшедшим. Когда машины взбирались на холм, мои голые ноги обдавал жаркий воздух и выхлопные газы.