«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов - [38]

. А утопия могла догматически предвосхитить «новый мир» и, исходя из этого, была ближе обывательскому сознанию, особенно в связи с принятием Программы партии, определявшей будущее. К тому же утопистов критиковали, в основном, не за тот идеал, к которому они стремились, а за пути к нему, расходившиеся с идеей классовой борьбы. То есть не цель, в целом совпадавшая с коммунистическими перспективами, а методы подвергались ревизии советским дискурсом. Критику утопического социализма на рубеже 1950–1960-х гг. можно интерпретировать двояко. С одной стороны, указывались ошибочные идеи, которые не должны «засорять» образ строящегося коммунизма. С другой стороны, все, что не подверглось критике, можно было воспринимать как соответствие коммунистическим перспективам. С первых лет советской власти наряду с трудами классиков марксизма-ленинизма начали издаваться труды утопистов прошлого. Так, например, в 1926 г. Государственное издательство РСФСР предлагало приобрести 13 наименований книг, связанных с утопическим социализмом, как отечественных, так и зарубежных авторов[261]. В исследуемый период издание подобных книг продолжалось.

Необходимо отметить наличие мнения о том, что в сталинский период с утопизмом начинают активно бороться, в первую очередь, со всеми формами утопического эксперимента — от толстовских коммун до кружков эсперантистов. Официальное возвращение утопического могло произойти только в хрущевскую «оттепель»[262]. Противостояние реально существующих альтернатив официальному коммунизму не затрагивало сочинений утопических социалистов, не представляющих к тому моменту реальной силы. В приведенном выше перечне книг, предоставленных программной группе в «Соснах», присутствовали сочинения А. Сен-Симона и Ш. Фурье. Хотя однозначно отнести произведения этих авторов к художественной литературе нельзя, они попадали в корпус «утопических» текстов, что сближает их восприятие с восприятием художественной литературы.

Социальные революции обыкновенно сопровождаются расцветом утопических идей. Избыток утопизма, в соответствии с законами социальной психологии, подлежит израсходованию в течение нескольких лет, и культура опять возвращается в русло «реализма» и «порядка»[263]. Революционный подъем 1920-х сменился сталинской стабильностью, «оттепель» стала своеобразной революцией в умах населения, после чего наступил брежневский «застой». 1960-е гг. можно назвать уникальной эпохой отечественной истории, периодом триумфа советской официальной «утопии». Послабление режима вызвало расцвет жанра утопии. Основные надежды на изменение общественного устройства вылились в довольно бурный поток рационально-художественных проектов, в жанровой инвариантности представляющих собой как научно-фантастические произведения, так и проекты, являющиеся серьезными общественно-правовыми манифестами[264].

В XX в. почти исчез жанр классических утопических произведений, которые под покровом художественного текста скрывали бы политико-социально-экономические трактаты. Вместо них монополией на описание далекого и не очень далекого будущего завладевает фантастическая литература. При этом, начиная с Г. Уэллса, фантастическая литература характеризуется соединением двух жанров: социальной и научной фантастики. В отличие, например, от Ж. Верна, в чьих произведениях фантастическое связано, в первую очередь, с научно-техническим прогрессом, в творчестве Уэллса обнаруживаются социальная значимость и призывы задуматься о будущем. Со временем идеи, изложенные в произведениях Уэллса, начинают меняться — от прогресса в ходе будущего развития человечества к регрессу, что особенно заметно в его поздних работах. Так или иначе, фантастика перенимает функции утопии, подтверждением чему служит возникший в XX в. жанр антиутопии, фактически противостоящий именно фантастическим произведениям.

Фантастическая литература как транслятор могла выполнять свои функции гораздо эффективнее, чем переизданные сочинения социалистических утопистов. Поскольку авторы фантастической литературы являлись членами советского общества, они были носителями мировоззрения эпохи и, в частности, коммунистического образа будущего. В силу определенных правил игры на литературном поле авторы концентрировали людские ожидания и, отражая от официального дискурса, возвращали их населению. Фантастике советское руководство придавало большое значение уже в 1920-е гг. Но в сталинский период это значение стало не просто огромным, а прямо-таки стратегическим[265], хотя главным жанром становится «фантастика ближнего прицела», которая делала ставку на инженерно-техническое дополнение существующего строя, а не на радикальные трансформации.

В первые годы советской власти коммунистическое будущее ощущалось совсем близким, и неудивительно, что фантасты, описывая будущее, вынуждены были говорить о времени, когда коммунизм уже победил или совсем скоро это сделает. В атмосфере «оттепели» происходила реабилитация самого понятия утопии, запретного в сталинские времена. Появилось значительное количество научно-фантастических романов, герои которых непременно летали на другие планеты, открывали неведомые миры, социальное устройство коих было смутно осязаемым идеалом, формирующимся в эпоху 1960-х гг.