«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов - [39]
Выше уже говорилось о мифологизированном образе космонавтов и космонавтики в массовом сознании, который власть пыталась использовать в своих интересах. Фантастика, где значительный пласт тематики был посвящен покорению космоса, не могла не взаимодействовать с образами космонавтов. Определенный культ полетов, окончательно сложившийся при И. В. Сталине (вспомним В. Чкалова и «сталинских соколов»), на рубеже 1950–1960-х гг. был перенесен с летчиков на космонавтов. Это было связано с тем, что воздухоплаватель должен был иметь героические черты, представлять человека будущего, который по определению является героем и может покорить любую высоту. Конечно, в плане героизма и преодоления трудностей и опасности летчики не могли уже конкурировать с космонавтами.
Образ покорителя воздушного и безвоздушного пространства может быть сопоставлен с мифологическими аналогами. В «мифе о летчиках видят все этапы пути приключений античного героя — уход из дома, из повседневности, прорыв с боем в царство тьмы, демонстрацию стойкости в разных испытаниях, получение сверхъестественной награды и, наконец, возвращение героя, несущего своему народу благодать»[267]. Летающий как бы приобретает черты бессмертного, всемогущего сверхчеловека, а в мотиве полета соединяются модель машины с представлениями о максимуме динамики и скорости.
Характерная для ранней советской культуры динамическая и космическая интерпретация уступила место статике сталинской эпохи, однако авиационные мотивы не исчезли из советской культуры. Образ летчика обрел иное значение, акцент делался на героическом подвиге, на большевистском энтузиазме, который преодолеет все препятствия, а не на технике, предвосхищающей будущую цивилизацию[268]. 1960-е гг. стали апогеем советской романтики полетов. Космонавты вознеслись буквально выше всех. Их начисто лишили недостатков. Они сочетали рабоче-крестьянскую доступность и принадлежность к высшим сферам[269], сами по себе были живыми посредниками. Они воспринимались как настоящие люди будущего среди обычных сограждан или как своеобразные боги, которые спустились с небес, дабы отвести людей в «светлое будущее» или построить «земной рай».
Ж.-П. Сартр в книге «Воображаемое» отмечает, что представление о будущем может быть как образом чистой, не имеющей отношения к реальности фантазии, так и аспектом настоящего, и зависит это от того, в какой степени образ будущего влияет на наше актуальное поведение. Всякий прогноз создает картину будущего как воображаемую, но эти картины пытаются достучаться до людей и начать влиять на их поведение — таким образом, нарисованные прогнозами образы обретают свое воплощение и переходят из призрачного океана фантазии на твердую почву поведения. Изначально образ будущего стоит понимать как регулятор человеческого поведения[270].
Первым произведением в фантастической литературе, касающимся описания коммунистического общества и получившим широкую известность, можно признать «Красную звезду» А. Богданова, хотя формально ее следует отнести к дореволюционной литературе, поскольку опубликован роман был в 1908 г. В этом произведении рассказывается, как в 1905 г. посланцы с Марса приглашают главного героя, революционера, посетить их планету с целью ознакомления с их обществом, в котором восторжествовали коммунистические принципы. Марсианский коммунизм должен служить своеобразным зеркалом, отражающим будущее Земли. Описание устройства общества на Марсе в значительной степени основывалось на марксистско-ленинском учении. Высокий уровень техники, централизованный учет и распределение рабочей силы позволяют марсианам работать по 1,5–2 часа в день. Аппарат насилия и принуждения отсутствует, дети воспитываются в специальных учреждениях и т. д. Очевидно, что многие черты марсианского коммунизма перекликаются с идеями, заложенными в III Программе КПСС. Таким образом, перенесение коммунистического общества с Земли на другие планеты демонстрирует связь фантастики с утопией, в которой часто идеальное общество располагалось в ином географическом пространстве.
Следующее произведение, представляющее интерес для данного исследования, — это роман Я. Окунева «Грядущий мир» (1923), первая часть трилогии, куда вошли также романы «Завтрашний день» (1924) и «Катастрофа» (1927). На самом деле три романа слабо связаны между собой, и наиболее удачным представляется именно первый, повествующий о мировой революции и наступившем в результате «светлом будущем»[271]. Действие происходит во «всемирном городе», распространившемся на всю планету, где творческий, вдохновенный труд становится основной жизненной потребностью людей эпохи коммунизма.
Отражение определенных черт коммунизма можно обнаружить в творчестве А. Беляева. В книгах «Лаборатория Дубльвэ» и «Звезда КЭЦ» описывается не очень далекое будущее, где научно-технический прогресс освободил человека от физического труда, и ему остается только нажимать кнопки.
1930–1940-е гг. были временем оформления и господства «социалистического реализма», но им одним обойтись было нельзя. По мнению Л. Г. Фишмана, «требовалась литература, способная нарисовать народу картину того самого светлого коммунистического общества, к которому в обозримой исторической перспективе должен был привести воспеваемый тяжкий труд миллионов. Далее эта картина никак не должна была выглядеть высосанной из ортодоксально-соцреали-стического пальца и поэтому вымученной, неискренней и уязвимой для упреков в явном несоответствии жестокой действительности»
