«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов - [31]

. Основой структуры мифа является, по Барту, похищение слова: «Миф — это похищенное и возвращенное слово. Просто возвращается слово уже не совсем таким, каким было похищено; при возвращении его поставили не совсем на свое место»[222]. Миф начинается знаком и кончается знаком (значением), он «выполняет двойную функцию — и обозначает, и внушает, и дает, и требует понять»[223]. Другой функцией мифа является деформация: «Под воздействием понятия смысл не отменяется, а именно деформируется. Миф — система двойная; он как бы вездесущ — где кончается смысл, там сразу же начинается миф»[224]. Следовательно, следуя логике Барта, миф необходимо выносить за скобки таких понятий, как истинное — ложное.

Похищенное из основного языка слово «строительство», отсылающее к сакральному жилищу, становится одним из медиаторов: соединяясь с «коммунизмом», оно переносит часть подразумеваемой сакральности и на образ будущего. В свою очередь, будущее неслучайно называлось «светлым», что недвусмысленно отсылает нас к религиозным идеям о различных вариантах идеального места. В христианском варианте это был рай, потерянный религией и обретенный комплексом коммунистических идей. Несмотря на такое заявление, стоит повториться, что исследовательская позиция не позволяет встать на сторону восприятия марксизма-ленинизма как религии. Коммунистическая перспектива выполняла стандартные функции мифа: организовывала пространство и время, создавала из хаоса космос, уменьшая энтропию человеческой и общественной экзистенции. Коммунизм представлялся как конечный продукт множества диалектических процессов отрицания: каждая формация отрицала прежнюю, а коммунизм становился окончательным синтезом. При этом он, можно сказать, завершал цикл, возвращаясь к состоянию коммунизма, только теперь не первобытного, а развитого. Возвращение в священное время, как отмечал М. Элиаде, служит одной из важных функций времени: «Именно в мифах следует искать и находить принципы и парадигмы всякого поведения»[225]. Вместо разрушенных православных храмов должен был построиться «храм» коммунистический, и это не было простым зданием, им должен был стать весь земной шар.

Еще одним мифологическим аспектом в речи Н. С. Хрущева можно считать наличие космической тематики. «Программы КПСС можно сравнить с трехступенчатой ракетой. Первая ступень вырвала нашу страну из капиталистического мира, вторая — подняла ее к социализму, а третья — призвана вывести на орбиту коммунизма. Это замечательная ракета, товарищи»[226]. Космические полеты на протяжении долгого времени служили, и продолжают служить, символом технического прогресса и будущего. 1961 год стал переломным, человек впервые покорил космическое пространство, будущее стало настоящим.

Многие исследователи подчеркивают огромное влияние, которое оказал полет Ю. А. Гагарина на население Советского Союза. В массовом сознании 1961 год прочно ассоциируется именно с первым полетом человека, а не с XXII съездом КПСС и принятием III Программы КПСС. П. Вайль и А. Генис писали, что присущее человеку вертикальное сознание заставляло его задирать голову, и если раньше вверх возвышались культовые сооружения, то в 1960-х гг. устремление вверх брала на себя космонавтика[227]. Это подтверждает и высказывание С. Г. Струмилина: «Разве мало у нас юных комсомольцев, уже ныне мечтающих подняться со временем и на Луну, и на Марс, и выше в поисках все новой целины и восхождения на все новые пики „разбегающейся вселенной“»[228]. Восприятие космического пространства как целины симптоматично для сознания той эпохи. Молодые люди, мечтающие о космосе, должны были не просто побывать там, став первопроходцами, а освоить его, прибавив Советскую социалистическую республику Луны и Марса, куда должны были устремиться караваны ракет и где должны были цвести яблони.

Как и с образом «дома», здесь происходит похищение языкового знака и превращение его в знак мифологический. Обозначение Программы как ракеты оттягивало часть эйфории населения на Программу, пробуждая скрытый мифологический пласт сознания. Часто мифы сплачивают отдельные личности в некие группы и представляют собой верительные грамоты на право совершать определенные действия[229]. Первенство СССР в космической гонке, помимо объединения населения вокруг этого события, продемонстрировало превосходство социалистической системы над капиталистической, что служило пропагандистским аргументом в верности курса партии, выраженного в III Программе КПСС.

Помимо неявных медиаторов, партия имела более привычные средства распространения идей — идеологические мероприятия и системы агитации и пропаганды. П. Вайль и А. Генис указывают, что Программу КПСС читали немногие. О восприятии ее следует говорить, имея в виду пересказ текста, то есть то, что осталось в сознании после бесконечного бормотания по радио и телевидению, заклинаний в лозунгах и газетах[230]. Выше указывалось, что мероприятия по обсуждению имели значительный размах. Разночтения в архивных данных и цифрах, приводимых Н. С. Хрущевым, можно списать на их функцию демонстрировать солидарность и заинтересованность населения в новой Программе, но сути дела это не меняет. После принятия Программы партии активно разворачиваются различные мероприятия, посвященные ей. Период между XXII партийным съездом и пленумом ЦК в июне 1963 г. характеризуется появлением форм учебы, сочетающих политическое и производственно-экономическое образование; поиском путей дальнейшего расширения системы политического просвещения за счет форм массовой пропаганды (школы коммунистического труда, курсы производственного обучения); созданием системы подготовки пропагандистского резерва, ориентированной на кружки и семинары по изучению общественных наук. В дальнейшем, с июня 1963 г. по октябрь 1964 г., происходит полное слияние экономического образования с производственным обучением; перенесение центра тяжести с развития традиционных форм марксистско-ленинского просвещения на массовые формы пропаганды; стремление строго специализировать подготовку резерва и повышения квалификации пропагандистов