Коммунисты - [608]

— А кто это Партюрье и Рауль? — спросила Сесиль. Жан объяснил. Они заявили, что необходимо купить в аптеке лекарств, и под водительством фармацевта улизнули в город. Жану хотелось купить рубашку, носки, чтобы хоть немного привести себя в порядок… и потом послать тебе телеграмму. Разве ты не получила моей телеграммы? И письма из Англии тоже не получила?

— Я уехала из Парижа в понедельник, милый. И только вчера послала консьержке телеграмму с моим адресом, когда вернулась из госпиталя в Конш. Мы ведь живем в гостинице… нельзя же всем нашим семейством поселиться в госпитале…

И приятели Жана тоже хотели послать письма, сообщить о себе. У Партюрье есть невеста, а Рауль…

— Рауль — товарищ.

Это слово, произнесенное сейчас, в такую минуту и в таком значении… Ты ничего не знаешь об Ивонне? Говорят, в тюрьме страшный режим? Ее адвокат… Жан помнил адвоката Ватрена по своей недавней истории.

Вечером их перевели к товарной пристани — такая длинная, длинная пристань с теплушками для перевозки скота, слава богу, немножко соломы в вагонах постлали, представляешь себе, хорош поезд, это после английских-то купе! И вдруг группа жителей Бреста, нарушив приказ, невзирая на охрану, прорывается к нам. Словно к зачумленным каким-то. Ваш приезд скрывали от жителей, префект дал соответствующее распоряжение, боялись, население взволнуется, если наши герои кое-что порасскажут. И так далее и тому подобное. Они принесли корзины с клубникой, так что мы всю дорогу ели клубнику и, не стесняясь в выражениях, честили префекта.

Катили всю ночь, весь следующий день, весь вечер и высадились в Конше ровно в два часа ночи в среду. Расквартировали их в темноте и заявили: можете спать, сколько вам угодно! Так что поднялись они со своих сенников только во втором часу дня. Пока он пообчистился и побрился… И вдруг на площади кто-то его окликнул: — М-сье Жан! — Оглянулся — Эжени…

— Представь себе, я даже не очень удивился. Я знал от твоего брата, от Никки, он мне время от времени слал открыточки, что ты находишься где-то в этой местности, ухаживаешь за ранеными… Конечно, я не ожидал, что сразу так и найду тебя…

Они вышли на дорогу. И остановились. Не следует уходить слишком далеко. Быть может, лишь в эту минуту Сесиль впервые заметила красоту Жана, быть может, только сейчас он перестал быть призраком, видением. И теперь она испугалась уже не его, а самой себя.

Лучше возвратиться домой по дороге, чем лесом… Оба сейчас молчали. Сесиль нарвала цветов у канавы, каких-то розовеньких цветочков, что растут повсюду и не годятся для букетов, и еще золотистых лютиков. Жалкий букетик, особенно в этом краю, богатом розами, где розы цветут во всех садах, вьются вдоль всех стен… — Помнишь, Жан, как в прошлом году ты собирал растения для своего гербария?

Сесиль упомянула про гербарий, потому что молчание Жана, мысли этого мужчины, идущего рядом с ней, мысли этого, если хотите, незнакомца, все это торопит ее связать теперешнего взрослого Жана с прежним маленьким Жанно.

* * *

В четверг 6 июня, в тот день, когда Сесиль и Жан нашли друг друга, множество событий родилось, умерло и снова взметнулось, как пламя. Жители Па-де-Кале, отпущенные вчера немцами по предъявлению рабочей книжки или воинских документов с пометкой «шахтер», покинули казарму Мортье в Камбрэ, куда их 2 июня привели из Леклюза. На дорогах многих шахтеров встречали жены, вышедшие на поиски своих мужей, и они кое-как устроились на ночь. Братья Бокет и с ними Катрин, Декер, Барбентан ночевали в Кэнси, севернее Дуэ. Распрощались они в четверг утром в Энен-Льетаре, среди дымящихся еще развалин, возле какой-то стены, изрешеченной пулями: здесь был расстрелян шестнадцатилетний подросток… Временный деревянный мост через канал заменил прежний, постоянный Батарейный мост. Отсюда Катрин, Гаспар, Феликс и Константен пошли полями, ориентируясь на водонапорную башню, и добрались до своего поселка, где их поджидали родные. Там уже был товарищ, который старался восстановить связь… В этот же четверг, 6 июня, Нестор принес в Авион к одному железнодорожнику восковку первой газеты Ланса, которую отстукали на пишущей машинке, доставшейся им после смерти больной дамы, потому что Барбетта никак не могла добыть зарытый в чужом саду ротатор, принадлежащий секции.

В этот четверг 6 июня в коридоре тюрьмы Сантэ Франсуа Лебек случайно увидел одного заключенного, силуэт которого показался ему знакомым, — огромный, как медведь, мужчина, но, видно, сильно исхудавший, с желтым и хмурым лицом: товарищ Молинье, бывший сторож в Народном доме. Им не удалось обменяться ни словом, но уже хорошо и то, что они увидели друг друга. И в тот же четверг 6 июня Мартина Лебек получила открытку из Бреста. От Жан-Блэза, вернувшегося из Дюнкерка. Он писал: «Передайте Франсуа…»

Но в этот же четверг 6 июня, еще накануне перегруппировав свои дивизии в направлении к югу, неприятель атаковал армию Фрера. Ту самую армию, относительно которой Вейган просил уверить англичан, что здесь французские солдаты будут сражаться до последнего. В первый день немецкие танки не добились серьезных успехов. Но вечером 6 июня Сомма и Элетт были на крайних флангах форсированы крупными соединениями противника. Еще до наступления ночи верховный главнокомандующий, отказавшийся от формулы «сражаться до последнего», санкционировал предложенный ему новый рубеж… Сама классическая концепция «битвы до последнего» была взята под сомнение. Отныне главнокомандующий полагает, что позиция, на которой сражаются до последнего, должна в соответствии с современной техникой вермахта иметь известную глубину. Вот почему с этого вечера линия Абвиль–Швейцария конкретизируется в представлении Вейгана, становится вполне реальной: она пройдет позади Нижней Сены, Уазы, вплоть до Нонетты, от Нонетты до излучины Урка и Марны… Теперь уже как-то неловко говорить, что Вейган отказался от формулы «сражаться до последнего», когда все до последнего отошли от Руана, Вернона, Манта, Понтуаза, Шантильи, Санли, Мо, Монмирайля… Но поскольку речь идет о ближних подступах к Парижу, как центру того рубежа, за который, по мысли главнокомандующего, сражаются до последнего, он решает передать командование этим районом генералу Эрингу, а для полной свободы его действий и для поддержания порядка в столице генерал Денц, который в данную минуту еще командует армейским корпусом в Эльзасе, получает приказ главнокомандующего срочно вернуться в Париж.