Коммунисты - [585]

— Почему это вы, дорогая дамочка, такая сердитая, даже здороваться не хотите?

В глазах кондуктора вспыхивает веселая искорка. Глядите-ка, оказывается, военный знаком с дамочкой! Пусть поболтают на площадке. И кондуктор усиленно начинает крутить свою машинку. В первом классе едет один-единственный пассажир, и все. В обеденный перерыв народу в автобусах обычно маловато.

Маринетта подняла глаза и увидела Политцера. По правилам, ему не следовало бы заговаривать с ней в автобусе, но в конце концов…

Впрочем, он и не расположен вести здесь долгую беседу. Выйдет на первой же остановке.

— Будь любезна, передай друзьям — правительство хочет знать, что мы намереваемся делать, в случае если Париж падет. Хотят знать, на каких условиях… Поняла?

Кондуктор вернулся на свое место. Разговор пассажиров его не интересует. Человек он пожилой. Навидался на своем веку влюбленных парочек, воркующих на площадке автобуса. А может быть, вовсе и не влюбленные, просто разговорились — люди молодые, и такое бывает.

— Ты знаешь, как связаться… Мне об этом сообщили вчера вечером… А с приятелем, с которым обычно встречаюсь, мы только что расстались. Пришлось бы ждать целую неделю до следующей встречи, а дело срочное, события развертываются с головокружительной быстротой… Мне повезло, что я тебя встретил. Ну, до свидания, Роза, я здесь выхожу.

Маринетта чувствует легкую досаду. Правда, для Политцера она как была, так и осталась — Роза, но откуда он знает, что у нее есть непосредственная связь? Возможно, он вовсе и не знает, а просто догадывается, ну и воспользовался случаем. Разве что Даниель или Майя… Но к чему бы Даниель говорить о Розе с Майей Политцер?

Маринетта не сразу поняла всю важность возложенного на нее поручения. Только когда она договорилась с товарищем насчет бумаги, ее вдруг осенило — ведь до завтра откладывать никак нельзя! Она быстро нырнула в метро, села в первый попавшийся поезд, поехала в первом попавшемся направлении, несколько раз выходила на станциях, где легко скрыться в подземных переходах. Потом, когда убедилась, насколько можно было убедиться, что слежки за ней нет, вышла на площади Республики… Села в один автобус, потом в другой…

С замирающим сердцем она позвонила у подъезда известной ей квартиры. Маринетте было сказано: можешь приходить сюда только в случаях крайней необходимости. А вдруг они сочтут, что поручение Жоржа недостаточно серьезно? — Он здесь? — спросила Маринетта открывшую ей дверь женщину. Та молча ввела ее в комнату.

Выслушав Розу, Бенуа вскочил со стула: — Скажите пожалуйста, теперь мы им понадобились!.. — И по выражению его лица Маринетта поняла, что поступила правильно, поспешив приехать. Речь шла действительно о серьезном деле, даже более чем серьезном. Куда серьезнее, чем запас бумаги.

— Ладно, — сказал Бенуа. — Надо привести сюда Политцера… И, пожалуйста, поскорей!..

* * *

Весь этот пейзаж — печальные мельницы, затопленные фермы, плоские равнины, уходящие под лучами закатного солнца куда-то в неоглядную даль, — весь этот пейзаж напоминал рисунки на изразцовых плитках, которыми выложена ванная комната на биаррицкой вилле д’Эгрфейлей.

Эту ночь Жан де Монсэ спал, как никогда в жизни. За день они прошли с обходами от Байеля до Гивельды километров шестьдесят. По дороге бросали добро, которое еще надеялись унести в вещевых мешках: ботинки, запасную куртку; и офицерские распотрошенные сундучки валялись в сарае на окраине Байеля, и из них в спешке тоже было выбрано только самое необходимое.

Они прошли дорогой кошмара. До самого Бертена необъятное кладбище перевернутых, испорченных или даже подожженных, вопреки приказу, машин (опасались, что огонь привлечет внимание неприятеля). Утомительный переход, развороченные дороги, по которым еле волочили ноги новоявленные пехотинцы, разъезжавшие до сего дня в санитарных машинах.

Потом они вдруг пустились в ужасе бежать, наслушавшись разговоров встречных солдат; многие из них шли, нацепив на штык белые тряпки, иногда даже под предводительством офицеров, в убеждении, что вот-вот наткнутся на врага, и заранее заявляя таким образом о готовности сдаться на милость победителя. Существует ходячее выражение «гигантское кладбище»… Но здесь и на самом деле на протяжении десятка километров техника двух армий и всех служб — грузовики, пушки, зарядные ящики, легковые автомобили, тягачи, подводы и повозки, тележки и фуры — все сбилось в сплошную кучу, громоздилось под деревьями или валялось в поле, а чуть подальше — кучи консервных банок, тюки с обмундированием, то, что необходимо, или то, что не нужно солдату в походе, а справа и слева — какие-то непонятные машины, все содержимое военных складов, грузовички с посудой, с галантереей, и все это перемешано, рассыпано, разломано бегством загнанных людей, загнанных беспрерывными бомбежками, нелепыми слухами, отчаянием. Как назвать этот некрополь надежд, идеалов, богатств, человеческих судеб? На привале у брошенной фермы Жан встретил какого-то человека и решил, что это сторож. Но новый его знакомец хладнокровно заявил, что сбежал из сумасшедшего дома в окрестностях Байеля и — весьма разумно — поселился на ферме, поскольку хозяйство доходное; сейчас он поджидает немцев, которым и заявит, что он, мол, здесь хозяин. Около Вату была тревога — неприятель едва не перерезал дорогу, но его оттеснили последние танки. Пришлось удирать полями, которые простреливались из пулеметов, и сделать крюк, чтобы снова выйти на Уткерк, где взору предстало уже виданное плачевное зрелище, правда, на сей раз техника и провиант принадлежали английской армии. Санитары набили полные карманы английскими сигаретами. Хватит теперь курева до второго пришествия! Отсюда двинулись на Герзееле… Чем дальше они продвигались, тем ощутимее становился хаос, тем безнадежней затор. После Гондшоота, где был разбит артиллерийский обоз и на изрытых воронками улицах лежали вперемешку трупы лошадей, перевернутые зарядные ящики, стаканы от снарядов, солдаты отхлынули назад, уверяя, что англичане, отступающие по другим дорогам, забронированным специально для них, убивают отставших от своей части французов. Что здесь было правдой, что вымыслом? Рассказывали об этом люди замученные, потерявшие голову, гонимые страхом. А зачем болтаться по дорогам, где полагается проходить английским войскам? По этому поводу Морльер, как обычно, сцепился с Жонетом и Гроппаром. Санитары наелись до отвала английских продуктов, обнаруженных в одном из грузовиков, — копченой семги, консервированных овощей, апельсинового варенья… Сразу же у канала Нижняя Кольма, до которого они наконец добрались, начиналось предмостное укрепление, где стояли шотландцы. Надо было торопиться — с минуты на минуту мост должны были взорвать. Но все же опоздали: последние машины самого разнообразного назначения, и среди них много санитарных машин с тяжело ранеными, пришлось бросить. Перед мостом, носившим странное для здешних низин, залитых водой, название «Олений мост», пылал грузовик с боеприпасами, немного подальше догорал какой-то дом, а в промежутке между ними стояли вереницы машин. По ту сторону Оленьего моста простиралась затопляемая зона — долина Моэрес; дороги, огороженные валами, проходили через размытые водой огороды, залитые нивы, мимо домиков, как островки, выступавших из воды, и каждый домик таил свою трагедию, одну из тысячи страшных трагедий. Шотландские офицеры не пустили санитарный обоз по прямой дороге на Гивельду, так что санитары добрались туда только к ночи. Но здесь, позади них, предмостное укрепление удерживали английские войска, к которым присоединились последние танки нашей легкой моторизованной дивизии.