Коммунистические государства на распутье - [3]

Идеология и практика современного коммунизма в большой степени определяются тем фактом, что впервые коммунистическая партия пришла к власти именно в России. Преобладающие в численном и культурном отношении как национальный элемент советской жизни миллионы русских — будь то активные деятели, люди, сопротивлявшиеся режиму, или пассивные граждане — бесчисленными способами помогали оформлению советской системы. Конечно, ни один народ не является однородным в своих традициях, психологическом облике, действиях и реакциях. Однако ни одна политическая власть и ни одна идеологическая программа не могут функционировать без влияния на широкие массы народа и без их поддержки.

У русских, особенно среди интеллигенции, было много традиций, не совместимых с тоталитарной диктатурой. Новые правители учли это и взялись за формирование новой интеллигенции, лояльной по отношению к правящей партии, и за ликвидацию влияния немногочисленного просвещенного класса (унаследованного от довоенного периода) с его духовным Разнообразием и моральной горячностью. Советскому режиму удалось осуществить эти преобразования, и к началу 30-х годов в стране осталась огромная недифференцированная масса, поставленная под контроль сильно централизованного, Действующего скрытно и жестокого правящего аппарата.

Когда «дрожжи» дореволюционной интеллигенции были выведены из политического организма страны, народ, как правило, стал обращаться к более простым и старым концепциям природы «правления» или «власти». Вековечная привычка жить под огромной, произвольной и непознаваемой «властью» возродилась с полной силой. «Маленький люд» вновь принялся за изучение таинственных признаков и примет «власти», робко надеясь, что ему удастся распознать ее намерения. Народ не верил в свою способность влиять на эту власть, но испытывал потребность отождествить ее с какой-то личностью. Так, Сталин, сам по себе в высшей степени неподходящий кандидат для этой роли, превратился во всемогущего, всевидящего полубога, чьи суровые, а порой жестокие и произвольные действия должны были каким-то образом восприниматься массами как часть непостижимого, но необходимого плана достижения высшего блага не для людей, а для человека. Даже и сегодня советские коммунисты рассказывают, как глубоко они «верили» в Сталина и как трудно было им признаться самим себе, что этот «всеведущий учитель» оказался не столь уж мудрым. Русские по традиции (т. е. по их традиционному, незападному образу мышления) надеялись, что «власть» будет действовать им на благо, но они не верили, что смогут контролировать ее, разве что экстравагантными взрывами лояльности и преданности, которые впоследствии, возможно, будут вознапраждены благожелательностью правителей.

По традициям русской культуры «власть», как принято считать, подразумевает право решать все, определять, что должен делать трудовой народ, пде он должен жить и о чем думать. Вот почему русским часто трудно понять какофонию мнений в западных странах. Так было в прошлом, так обстоит дело и сейчас. Если какая-то газета, какая-то радиостанция или какой-то комментатор выражает мнение, противоположное мнению президента Соединенных Штатов, то это, как они охотно верят, должно быть частью какого-либо коварного заговора, ибо истинная «власть» не потерпит разногласий или отклонения от «истины», защитником которой она является. И точно так же, поскольку роль истории, в коммунистическом смысле слова, сводится к доказательству правильности нынешней политики правителя, то вполне естественно и необходимо почти непрерывно перекраивать ткань истории в назидание народу и с целью поощрения его к участию в борьбе света против тьмы. Обычные исторические факты неизбежно становятся «первыми жертвами» этого абсолютно утилитарного взгляда на историографию, низведенную до уровня нравоучительной пьесы.

Чувство бессилия, с которым индивид ожидает очередных действий «властей», усугубляется секретностью, с которой правители подготавливают и осуществляют свои решения. Важные законы и политические акты, даже те, что способствуют благополучию рядового гражданина, часто остаются необъявленными и неопубликованными. Одним из последствий этого, нередко идущим вразрез с непосредственными целями руководства, является возникновение слухов как средства угадывания того, что «они» намерены делать.

Некоторые из все тех же русских традиционных привычек в большой мере помотали советским лидерам достигать своих идеологических целей в отношениях с внешним миром. Незнание народом того, что его правители могут сделать завтра, легко переходит в недоверие к политике других стран. Страх перед неведомым зарубежным миром, естественно, усиливался тяжелыми воспоминаниями об иностранных вторжениях, в связи с чем было нетрудно убедить народ, что советская политика преследует только оборонительные цели и что единственная опасность, угрожающая его скудному благополучию, возникает из-за злокозненности идеологически чуждых систем. Так, сеть западных союзов и баз многими расценивается как агрессивная угроза уничтожения, а не как реакция на советские завоевания, давление и угрозы. С логикой народа шахматистов русские рассматривают отказ от установления торговых отношений или нежелание признать коммунистический Китай как доказательство тщательно разработанного и угрожающего заговора, направленного на уничтожение их родины. Советская внутренняя и внешняя политика находится под сильным влиянием этого глубоко укоренившегося элемента подозрительности; вместе с тем она использует его внутри страны для оправдания всех своих действий, какими бы агрессивными и угрожающими они ни казались людям, живущим за ее пределами.