Коммунальная страна: становление советского жилищно-коммунального хозяйства (1917–1941) - [88]
В декабре 1917 г. Совнарком выпустил декрет о запрете любых сделок с недвижимостью, а 20 августа 1918 г. отменил частную собственность на недвижимость в городах. Специальные комиссии получили право делить площадь и выселять бывших владельцев квартир, мотивируя это целесообразностью вселения в дом «наиболее ценного» в социальном плане жильца. Бывший хозяин квартиры мог рассчитывать лишь на 10 кв. м: такой первоначально была норма жилплощади на одного человека. Оставшиеся метры занимал пролетариат. Так в массовом порядке и появились коммунальные квартиры. Нередко уплотнение заканчивалось плачевно для бывших хозяев жилья, которые после объявления их «паразитическим элементом» могли оказаться на улице.
«Народная власть» декларировала, что «задача РКП(б) состоит в том, чтобы… не задевая интересов некапиталистического домовладения, всеми силами стремиться к улучшению жилищных условий трудящихся масс»[719]. Казалось, что жилищная проблема путем «передела» разрешится быстро и без особых экономических затрат. И главное – по справедливости, как это виделось герою булгаковского «Собачьего сердца» Шарикову: «взять все, да и поделить». Но жизнь оказалась намного сложнее утопических планов.
Как уже отмечалось, в России после Октября 1917 г. понятие жилплощади обрело совершенно новый смысл. Если ранее появление перегородок в комнатах и квартирах объяснялось нежеланием вступать в контакт с посторонними людьми, то в Советской России совместное проживание было признано новой моделью человеческих взаимоотношений[720]. В 1919 г. Наркомздрав РСФСР принял санитарные нормы жилья. В частности, все жилье в Москве было поделено на доли в 10 кв. м (на взрослого и ребенка до 2 лет) и 5 «квадратов» на ребенка от 2 до 10 лет. А в 1924 г. была установлена единая для всех норма – 8 кв. м[721]. Даже в середине 1930-х годов, когда наметился некоторый отход от идеи коммунального бытия в сторону укрепления семьи и строительства индивидуального жилья, концепция жилплощади как квадратных метров так и не заменилась понятием комнаты или квартиры.
В первые годы советской власти, когда городские советы стали активно «уплотнять» квартиры, в качестве основного аргумента выдвигалось стремление уравнять жизнь рабочих и буржуазии. Кроме того, в Москве переселение рабочих с окраин столицы в «богатые» дома и квартиры в центре преследовало задачу разрушения иерархической кольцевой структуры города. В результате «жилищного передела» число рабочих в пределах Садового кольца выросло в 1917–1920 гг. с 5 до 40–50 %, т. е. почти в 10 раз. Всего в столице до 1924 г. в национализированные и муниципализированные дома было вселено свыше 500 тыс. рабочих и членов их семей[722]. И это при том, что рабочие всячески тормозили процесс переезда в новые квартиры из-за более высоких затрат на отопление «апартаментов» и транспортных неудобств в поездках на работу и обратно.
Впрочем, подобным образом рабочие вели себя не только в Москве. Р.Г. Любавский, раскрывая жилищные условия работников Харькова, установил, что «дизайнеры» новой советской культуры для того, чтобы трансформировать структуры повседневности рабочих, разработали несколько проектов. Одной из первых акций большевиков была попытка ослабить жилищный кризис и улучшить условия жизни работников за счет перераспределения имевшегося жилищного фонда. Однако эту идею не удалось реализовать в полной мере. Заводчане часто не желали переезжать в квартиры в центре города, не хотели менять устоявшиеся привычки и место жительства, разрывать сеть социальных связей и терять накопленный социальный капитал. Впрочем, в Харькове, как и в других крупных промышленных городах СССР (например, в Москве и Ленинграде), в центральных районах все же образовался значительный сегмент жилищного фонда с квартирами, в которых проживало сразу несколько семей, так называемыми «коммуналками»[723].
С переходом к нэпу классовая линия в жилищной политике начала колебаться. Если в первые годы советская власть отказалась от взимания квартирной платы, то в 1922 г. произошло ее восстановление. Правда, летом этого же года рабочие были освобождены от оплаты электроэнергии и воды. Привилегии по оплате жилья, предоставленные рабочему классу, с лихвой компенсировали «нетрудовые элементы» и лица «свободных профессий», платившие повышенный налог за занимаемую площадь.
Зато «красные директора» и их приближенные жили, ни в чем себе не отказывая. Из письма рабкора под псевдонимом «Наш» из Вятки в редакцию журнала «Голос кожевника», датированного 1924 г., узнаём, что директор местной обувной фабрики с женой и двумя дочками проживал в арендованной для него трестом четырехкомнатной квартире. При этом он взял в аренду у коммунального отдела еще одну – двухкомнатную – квартиру в доме для приезжающих, в то время как рабочие ютились по 5 человек в комнате
