Комментарий к роману «Евгений Онегин» - [26]

XXIII–XXIV: Риторический вопрос: «Что было следствием свиданья?» — снова приводит нас к Татьяне, и в XXIV, 8 возникает любопытный переход, напоминающий гл. 2, XXIII, 13–14 с приемом «Позвольте мне… / Заняться старшею сестрой». Там наше внимание было переключено с банального на необычное, с Ольги на Татьяну, здесь — с грустного на веселое, с Татьяны на Ольгу.

XXV–XXVII: Итак, мы занялись Ольгой и Ленским на протяжении нескольких строф, повествующих об их прогулках по саду, чтении и игре в шахматы. Семейный роман, который Ленский читает Ольге вслух (XXVI), принадлежит к тяжеловесным моралистическим сочинениям, из тех, что могли выйти из-под пера, например, немецкого романиста Августа Лафонтена (читанного в России во французских переложениях). Гениальный французский писатель Шатобриан упоминается — не совсем к месту — в XXVI, 4. А в строфе XXVII Ленский украшает Ольгин альбом, описание которого обеспечивает естественный переход к отступлению об альбомах.

XXVIII–XXXI: Пушкину нравятся альбомы уездных барышень (XXIX), и он ненавидит модные альбомы светских красавиц (XXX). Появляются имена художника Федора Толстого и поэта Баратынского (XXX, 6–7). Переход к следующей теме подготовлен упоминанием «мадригалов», которых ожидают от поэта для своих альбомов блистательные дамы.

XXXI: Но Ленский пишет не мадригалы (см., однако, гл. 2, XXXVII), а элегии, и тут Пушкин обращается к еще одному современному поэту — Языкову. Его элегии, как и элегии Ленского, документально отражают судьбу их автора. От слова «элегия» мы переходим к следующей теме.

XXXII–XXXIII: Но тише! Некий строгий критик (в котором легко угадывается лицейский товарищ Пушкина поэт Кюхельбекер) советует бросить писать элегии и обратиться к оде. Пушкин не хочет принимать ни одну из сторон, но напоминает критику в четко выстроенном небольшом диалоге (занимающем XXXII, 5—14 и XXXIII, 1—12 с изящным переносом между этими двумя строфами), что поэт Дмитриев (четвертый поэт-современник, упомянутый или подразумеваемый на протяжении четырех же строф) в своей знаменитой сатире высмеял сочинителей од. Теперь переходом оказывается слово «ода».

XXXIV: Пожалуй, Ленский и писал бы оды, да только Ольга не читала бы их. Блажен, кто читает возлюбленной собственные стихи.

XXXV: Простой переход «Но я [читаю свои стихи только] старой няне» ведет к автобиографическому описанию деревни, в середине которого возникает «профессиональная» аллюзия на трагедию «Борис Годунов», которую сочинял Пушкин в то время (1825 г.). XXXV строфой кончается длинное, сложное отступление на литературные темы, запущенное упоминанием альбома Ольги в XXVII, — всего восемь строф, связанных с литературными вопросами. Некий общий переход к сельской жизни Онегина обеспечивается на этот раз ссылкой на сельскую жизнь Пушкина (XXXV и опущенная XXXVI). Далее следует переход риторический.

XXXVII, XXXIX: «А что ж Онегин?» Повествуя о жизни Онегина в деревне летом 1820 г., Пушкин описывает собственные деревенские развлечения и привычки лета 1825 г. Он исключил из напечатанного текста самый конец строфы XXXVII и всю строфу XXXVIII.

XL–XLIII: Непринужденный переход («Но наше северное лето, / Карикатура южных зим») ведет к картинам осени и зимы. «Профессиональная» нота выражена в шутливой фразе об ожидаемых рифмах (XLII, 3–4) и совете зазимовавшим в деревенской глуши почитать на досуге французского публициста Прадта или роман «Уэверли» (естественно, во французском переводе)^{2}.

XLIV–XLIX: Описание обычного обеда героя в обычный зимний день подготавливает приезд Ленского. Пушкинское мысленное участие в сумеречном обеде подразумевается в авторском отступлении, посвященном винам (XLV–XLVI) Риторический переход в конце XLVII («Теперь беседуют друзья») вводит диалог Онегина и Ленского (XLVIII–XLIX). И общее представление о «деревенской зиме», постепенно сужаясь, сводится к одному определенному дню. На следующей неделе в субботу — именины Татьяны. День святой Татьяны отмечается 12 января. Следующая глава начинается 2–3 января. Стало быть, разговор друзей происходил не позднее 2-го. Непринужденная беседа о винах приобретает роковой оттенок: если бы Ленский забыл передать Онегину приглашение Лариных на именины, если бы Онегин не захотел его принять, не произошло бы размолвки в пятой главе и дуэли в шестой.

L–LI: Ленский весел. Он знает, что лишь две недели отделяют его от свадьбы. На деле же чуть меньше времени отделяет его от гибели Лирическое восклицание «Мой бедный Ленский», полное подчеркнутой грусти, отзовется в L, 13 и будет повторено в начальных стихах двух строф (X и XI) главы седьмой, когда Ленского похоронят, а Ольга выйдет замуж. Надобно еще отметить контраст между восторженным влюбленным Ленским и утомленным, пресыщенным персонажем (некоей тенью Онегина или стилизованным Пушкиным), который, как свидетельствуют последние две строфы четвертой главы, рассматривает брак в терминах нудных дидактических романов Лафонтена (см. XXVI) и не способен испытывать ни восторженного головокружения, ни блаженного забвения.

Глава пятая

Пятая глава состоит из сорока двух строф: I–XXXVI, XXXIX–XLII, XLIV–XLV. Она формально безупречна и является одной из двух наиболее красочных глав романа (наряду с первой). Два ее взаимосвязанных сюжета — это сон Татьяны (одиннадцать строф, XI–XXI) и празднование именин (восемнадцать строф, с XXV до конца главы). Сон предсказывает, что будет на именинах. Между этими двумя событиями расположено описание сонника. Десять строф, с I по X, образующие гармонически перетекающую из строфы в строфу прелюдию к рассказу о сне, начинаются с описания зимы (I–III), а затем рисуют ряд картин, иллюстрирующих обычаи святочного гадания и достигающих кульминации в зловещей фантазии сна Татьяны. Ощущение сна пронизывает празднование именин и, позже, дуэль. (Между прочим, не напрасно ли тратить столько сил и приглашать пятьдесят гостей отмечать Татьянин день 12 января, когда все семейство Лариных должно бы готовиться к свадьбе Ленского и Ольги, назначенной на 15 или 16 января?)