Й’тхинра был первым, кто, миновав устаревшую защиту здания, вошел в уродливое жилище омерзительных х’манков. Ненависть в его душе кипела так, что у воина сбивалось дыхание. Й’тхинра уже убил двоих, но облегчения не почувствовал. Должно быть, потому, что эти х’манки не успели испугаться.
Й’тхинра жгуче завидовал воинам звезд, которые в скорбный час поражения находились далеко от родины. Они оставались свободны. Они не должны были много лет лежать под ногами х’манков; Й’тхинра понимал, что их жизнь тоже очень тяжела, что х’манки владеют всем, и им везде приходится уступать дорогу. Что много лет эти люди живут без всякой надежды увидеть родину, без надежды оставить потомство. Но они существуют ради победы, в то время как здесь, на родной Кадаре, люди существуют ради выживания. Это унизительно само по себе. Даже если забыть и не вспоминать, что х’манки могут поймать тебя и выдоить твой детородный сок ради каких-то своих целей. Или выломать зубы, отрезать пальцы, убить ради развлечения. Й’тхинра, конечно, не отказался бы сам прирезать х’манка для своей радости. Собственно, на то, чтобы сейчас идти по спящей базе ненавистных пришельцев, он положил всю свою жизнь. Но жалкий, слабосильный, уродливый х’манк не может убивать для удовольствия. Это противоестественно.
Час настал. Х’манки не уйдут с Кадары. Они останутся здесь навечно. В виде ожерелий, поясов и серег. Кости у х’манков слабые, поэтому украшения выходят хрупкие и легко ломаются. Но ценнее украшений не бывает. Й’тхинра знавал одного мастера, который так выделывал х’манковские кости, что они становились прочными как металл.
Предаваясь этим приятным мыслям, Й’тхинра убил третьего. Но и этот не успел испугаться. Для того чтобы все получилось как надо, следовало бы поднять шум и разбудить тупых и медлительных х’манков, которые даже не понимали, что происходит. Увы, строжайше запрещено.
Й’тхинра свернул в какой-то закоулок и вышиб первую попавшуюся дверь.
Там оказалась жилая комната, маленькая, низкая и полная глупых х’манковских вещей. Воин не увидел самок, которые успели проснуться и спрятаться, но сразу их почуял. И узнал запах.
Здесь жили те самые х’манки, с которыми он повстречался в тот злой день, когда погиб его первый наставник и товарищи, и когда он сам уже успел попрощаться с жизнью, лежа под боевыми лентами, в то время как х’манки стояли и смотрели на него и переговаривались тоненькими голосками. Он ненавидел х’манков с самого рождения, но это была ненависть обычная, отдаленная, о которой можно было иногда не вспоминать. В тот день его ненависть заполнила его целиком. Ничего больше не осталось.
Запах сказал, что х’манки спали в одной постели. Впрочем, она и была здесь одна. Неужели у них, как у людей, есть обычай “парных лезвий”?
Краем уха Й’тхинра уловил шум. Х’манка с белой головой, держась за стену, пыталась выскользнуть в дверь за спиной мстителя. Й’тхинра помнил, как эта х’манка требовала убить его.
Ну что же.
Метательный нож, такой длинный, что в руках х’манка показался бы мечом, вошел в пластик стены. По пути он рассек хрупкие кости грудины, сила удара сломала ребра х’манки, и она поникла, вытянув тоненькие руки и ноги, пришпиленная, словно вырезанная из бумаги мишень.
Вторая х’манка затрепетала от ужаса. Острый запах коснулся ноздрей Й’тхинры, и человек улыбнулся почти сладострастно.
Й’тхинра легко нашел самку, прятавшуюся в углу, и вытащил на свободное место. Теперь он смотрел на нее сверху вниз, а не наоборот, как в тот день. Она дрожала, но молчала, даже когда он перестал сильно сжимать ее слабую шею.
У х’манков нет нормальных щек, подбородка и рта. У них все лицо покрыто тоненькими перепонками, которые постоянно скукоживаются, распрямляются, изгибаются. Невозможно понять, что х’манк думает.
Й’тхинра оттолкнул х’манку и зарычал на нее. Она съежилась. Запах страха, животного ужаса наполнил комнату, смешался с ароматом недавней смерти, исходившим от тела второй х’манки, пришпиленной к стене. У Й’тхинры на миг помутилось в глазах, и он почти застонал от удовольствия. Старейшины были правы, как правы они всегда: х’манк боится, и его страх излечивает раны человеческой души. Х’манк по природе своей – изворотливая, хитрая, ловко скрывающаяся, но беззащитная добыча.
Как же сладко.
Эта х‘манка была довольно крупной для своей расы, почти доставала Й’тхинре головой до плеча. Короткая темная шерстка покрывала ее голову. Мордочки х’манков уродливые, но такие подвижные и нежные, что уродство как-то скрадывается. У самцов они время от времени целиком покрываются шерсткой, но у самок, как у людей, шерстка есть только на надглазных дугах и веках. Й’тхинра подошел и потрогал пальцем ее лицевые перепонки. Самка издала какой-то звук. Огромные глаза, казалось, занимали половину маленького личика. Й’тхинра осторожно развел ногтем складки ее лицевых перепонок. Ага, он так и знал – за ними крохотные зубки. Беленькие, плоские. Он развел складки пошире. Самка послушно приоткрыла пастишку. Вот это да! У нее есть клыки, как у человека. Почти незаметные, но есть.
Испел дрожала.
