Комедия ошибок - [4]

Он вернулся к себе, но всю ночь не мог сомкнуть глаз.

Наутро мисс Нейман не появилась в дверях лавки, чтобы, как всегда, спеть свое любимое «Дачмэн, дачмэн, да-ачмэн!» Может быть, ей было стыдно, а может быть, она обдумывала план мести.

Оказалось, что она замышляла месть. Вечером того же дня редактор «Сатэрдэй уикли ревью» вызвал Ганса на кулачный бой и сразу же подбил ему глаз. Но доведенный до отчаяния Ганс задал ему такую трепку, что после недолгого и тщетного сопротивления редактор во весь рост растянулся на земле и закричал: «Довольно! Довольно!»

Неведомо как — не от Ганса — весь город узнал о ночном происшествии с мисс Нейман. А из сердца Ганса после драки с редактором испарилась жалость к противнице и осталась одна лишь вражда.

Он предчувствовал, что ненавистная рука нанесет ему какой-то внезапный удар. И удар не заставил себя долго ждать.

Лавочники часто вывешивают на улице перед лавкой объявления о различных полученных ими товарах, и эти объявления начинаются со слова «Notice»[6]. И еще надо вам знать, что в американских «гросери» обычно продают для ресторанов и баров лед, без которого ни один американец не станет пить ни пива, ни виски. И вот Ганс вдруг заметил, что у него совсем перестали брать лед. Огромный запас, привезенный им по железной дороге и сложенный в погреб, растаял, убытку было больше, чем на десять долларов. В чем же дело? Почему так вышло? Ганс видел, что даже его сторонники каждый день покупали лед у мисс Нейман, и не мог понять, что бы это значило, тем более что он ни с кем из буфетчиков не ссорился.

Он решил выяснить дело.

— Отчего вы не берете у меня льду? — спросил он своим ломаным английским языком у бармэна Питерса, когда тот проходил мимо лавки.

— Очень просто: оттого что вы им больше не торгуете.

— Как так не торгую? Почему?

— А я откуда знаю почему?

— Но это же неправда! У меня есть лед!

— А это что? — Питерс ткнул пальцем в объявление, наклеенное на стену.

Ганс посмотрел и позеленел от злости. В его объявлении кто-то в слове «Notice» вырезал букву «t» и получилось «No ice», что по-английски означает «Льда нет».

— Ах, негодяйка! — крикнул Ганс; весь посинев и дрожа, ворвался он в лавку мисс Нейман.

— Это подлость! — кричал он с пеной у рта. — Как вы смели выцарапать у меня в середке букву?

— Что я у вас выцарапала в середке? — с невинным видом спросила, притворяясь удивленной, мисс Нейман.

— Я же вам сказал — букву «t», не слышите, что ли? Это вы ее выцарапали! Нет, черт возьми, этому надо положить конец! Вы мне заплатите за весь лед!

Обычное хладнокровие изменило Гансу, он вопил, как сумасшедший, а мисс Нейман тоже в долгу не оставалась. На крик сбежались люди.

— Спасите! — визжала мисс Нейман. — Немец взбесился! Твердит, что я у него внутри что-то выцарапала, а я ничего у него не выцарапывала. Что я могу у него выцарапать? Видит бог, я охотно выцарапала бы ему глаза, если бы могла, а больше ничего. Я одинокая беззащитная девушка! Он тут меня со свету сживет! Он меня убьет!

Крича это, она заливалась горючими слезами. Американцы так и не поняли, в чем дело, но они не выносят женских слез, — и Гансу надавали тумаков и вышвырнули его вон. Он попробовал упираться, но — где там! — вылетел пулей, перелетел через улицу, влетел к себе в лавку и грохнулся на пол.

Через неделю над дверью его лавки висела огромная ярко размалеванная вывеска. На ней была изображена обезьяна в полосатом платье и белом фартуке с лямками — словом, одетая точно так, как мисс Нейман. А ниже красовалась надпись большими золотыми буквами:

БАКАЛЕЯ «ПОД ОБЕЗЬЯНОЙ»

Набежало множество любопытных — всем хотелось посмотреть вывеску. Услышав хохот на улице, мисс Нейман вышла, взглянула, побледнела, но, не растерявшись, воскликнула громко:

— Бакалея «Под обезьяной»? Ну что же, это верно — ведь над лавкой живет мистер Каске. Ха-ха-ха!

Тем не менее это был для нее удар в сердце. Днем она слышала, как дети, гурьбой возвращаясь из школы, останавливались перед вывеской и кричали:

— Ой, да это же мисс Нейман! Здравствуйте, мисс Нейман!

Это было уже слишком. Вечером, когда к ней пришел редактор, она сказала ему:

— Обезьяна на вывеске — это я! Знаю, что я! И этого я ему не спущу! Я заставлю его снять вывеску и при мне слизать обезьяну языком!

— Что ты хочешь делать?

— Сейчас же идти к судье!

— То есть как это сейчас?

— Ну, завтра.

Рано утром она вышла и, подойдя к Гансу, сказала:

— Вот что, мистер дачмэн: я знаю, что это меня ты намалевал в виде мартышки. Ну-ка, пойдем к судье! Увидим, что он на это скажет.

— Скажет, что я имею право рисовать на своей вывеске что хочу!

— Посмотрим! — мисс Нейман с трудом переводила дух.

— А откуда вы знаете, что обезьяна — вы?

— Сердце мне это говорит! Идем, идем к судье! Не пойдешь, так тебя шериф в кандалах поведет!

— Что ж, пойдемте, — согласился Ганс, уверенный, что на этот раз победа за ним.

Они закрыли лавки и отправились к судье, перебраниваясь всю дорогу. И только у самых дверей мистера Дансонвилля оба спохватились, что не настолько знают английский язык, чтобы изложить судье все дело.

Как тут быть? Вспомнили, что шериф, польский еврей, говорит и по-английски и по-немецки. Пошли дальше, к шерифу.