Комедианты неведомо для себя - [15]

) Стричься, завиваться, пожалуй, столь же утомительно, как позировать для своего портрета. Быть может, вам, сударь, известно, что знаменитый Гумбольдт[9] (я сумел искусно расположить редкие волосы, оставшиеся у него после Америки; ведь наука, подобно дикарю, превосходно скальпирует тех, кем она завладевает), что этот прославленный ученый говорил: «Быть вздернутым на виселицу — крайне мучительно, но позировать для портрета немногим лучше». Но, по словам некоторых женщин, причесываться — еще мучительнее, чем позировать. А я, сударь, я хочу, чтобы ко мне приходили причесываться ради удовольствия. (У вас непокорная прядь, разрешите пригладить.) Один еврей предлагал мне итальянских певиц, которые в антрактах выщипывали бы седые волосы молодым людям сорокалетнего возраста; но на поверку эти певицы оказались ученицами консерватории, преподавательницами музыки с улицы Монмартр. Вот теперь, сударь, вы причесаны, как подобает талантливому человеку. Оссиан! — крикнул Мариус лакею в ливрее. — Почистите и проводите! Чья очередь? — спросил он затем, окинув клиентов надменным взглядом.

— Не смейся, Газональ, — сказал Леон двоюродному брату, спустившись с лестницы и обводя глазами площадь Биржи. — Я вижу там одного из наших великих людей, — можешь сравнить его речи с излияниями сего коммерсанта; послушав эту вторую знаменитость, ты скажешь мне, кто из них больший чудак.

— Не смейся, Газональ, — подхватил Бисиу, подражая интонациям Леона. — Как вы думаете — чем занимается Мариус?

— Прическами.

— Он, — продолжал Бисиу, — монополизировал оптовую торговлю волосами, подобно тому как крупный фабрикант паштетов, предлагающий вам за экю баночку сего лакомства, держит в своих руках продажу трюфелей. Он учитывает векселя, обращающиеся в его отрасли торговли, под залог ссужает деньгами своих клиенток, попавших в затруднительное положение, проделывает операции с пожизненной рентой, играет на бирже, состоит акционером всех журналов мод; и, наконец, совместно с неким аптекарем и под его именем промышляет пресловутым снадобьем, приносящим ему тридцать тысяч франков годового дохода; лишь на рекламу этого зелья уходит ежегодно сто тысяч франков.

— Возможно ли это! — воскликнул Газональ.

— Запомните раз навсегда, друг мой, — важно изрек Бисиу, — в Париже нет мелкой торговли; здесь все разрастается, начиная с продажи тряпья и кончая продажей спичек. Продавец прохладительных напитков, встречающий вас с салфеткой под мышкой, возможно, имеет пять-десять тысяч франков годового дохода; официант в ресторане пользуется правом избирать и быть избранным в парламент; человек, которого вы на улице примете, чего доброго, за неимущего, носит в жилетном кармане бриллианты стоимостью в сто тысяч франков, и они не краденые!..

Трое приятелей, в тот день неразлучных, двинулись под предводительством пейзажиста дальше и едва не столкнулись с человеком лет сорока, с орденской ленточкой в петлице, который шел с бульвара по улице Нев-Вивьен.

— О чем ты замечтался, милый Дюбурдье? — спросил Леон, поравнявшись с ним. — Верно, о какой-нибудь прекрасной символической группе?! Любезный кузен, я имею удовольствие представить тебя нашему великому художнику Дюбурдье, не менее знаменитому своим талантом, чем своими гуманитарными убеждениями... Дюбурдье — мой кузен Палафокс!

Дюбурдье, человек невысокого роста, бледный, с грустными голубыми глазами, слегка кивнул Газоналю, который почтительно склонился перед гением.

— Итак, вы избрали Стидмана на место...

— Посуди сам — что же я мог сделать? Я был в отсутствии... — ответил прославленный пейзажист.

— Вы подрываете престиж Академии, — продолжал художник. — Избрать такого человека... Я не хочу сказать о нем ничего дурного, но ведь он ремесленник!.. Куда же вы приведете первое из всех искусств — то, чьи творения сохраняются дольше всех других, которое воскрешает народы после того, как в мире изгладилась самая память о них, которое увековечивает образы великих людей! Скульптура — ведь это служение святыне! Она обобщает идеи своей эпохи, а вы избрали человека, кропающего мещанские памятники и аляповатые камины, вы возвеличили поставщика безвкусной лепки, торгаша, которому не место в храме! Ах, правильно говорил Шамфор[10]: чтобы выносить жизнь в Париже, нужно каждое утро проглатывать ядовитую змею... К счастью, у нас остается искусство; никто не может воспретить нам служить ему...

— Кроме того, друг мой, — сказал Бисиу, — у вас есть еще одно утешение, доступное лишь немногим художникам: будущее принадлежит вам! Когда мир примет ваше учение, вы возглавите ваше искусство, ибо вы вкладываете в него идеи, которые станут понятными... после того как получат всеобщее распространение! Лет через пятьдесят вы будете для всего мира тем, чем являетесь теперь только для нас, — великим человеком! Требуется лишь одно — неуклонно идти к цели!

— Совсем недавно, — начал Дюбурдье, блаженно улыбаясь, как улыбается человек, когда ему дали наконец сесть на своего конька, — я закончил аллегорическое изображение Гармонии, и, если вы зайдете посмотреть картину, вам сразу станет понятно, почему мне пришлось работать над ней целых два года. Там есть все! Стоит только взглянуть на мою картину, и вы постигнете судьбы вселенной. Повелительница держит в руке пастушеский жезл, символ размножения полезных для человечества животных пород. На голове у нее — фригийский колпак, ее груди — с шестью сосцами, как на египетских изображениях, ибо египтяне предвосхитили Фурье