Янка оттолкнула его с такой силой, что он упал на стол, а сама отскочила к двери и уже готова была закричать.
— Фи, останься… Дуреха, не уходи! Хотел помочь тебе, но, раз ты такая, просидишь в хоре до самой смерти!
И, допив коньяк, он ушел.
На веранде сидели Цабинский с режиссером.
— Ну, как голос? — спросил директор: он видел, как Янка входила в кабинет.
— Есть! Эта нотка еще не сорвана, — сострил Хальт и расхохотался.
— А взять можно? — вмешался Топольский.
— Попробуй. Только предупреждаю, эта невинность знает себе цену.
— Проверил?
— Предпочитаю пивной бочонок, нежели девицу… Гарсон! Пива!
— Сопрано?
— Ха-ха! Неслыханное дело… альт!
Около часа сидела Янка в кабинете и все не могла успокоиться, унять негодование, охватившее ее с такой силой, что она готова была тут же бежать к Хальту и первым попавшимся предметом разбить ему голову.
Случившееся казалось ей таким мерзким и подлым, что слезы стыда и горькой обиды застилали глаза. Становилось дурно при мысли, что это могло произойти с ней, с Янкой Орловской!
Она то вскакивала, словно собиралась бежать из этих стен, от этих людей, то со стоном падала на стул, вспоминая о том, что бежать ей некуда.
«Куда? И зачем? Останусь! Перенесу все, раз нужно перенести, добьюсь своего… Должна добиться! — убеждала себя Янка. — Должна!»
Ее обуяло отчаянное упрямство. Казалось, девушка собрала все силы для борьбы с невзгодами, неудачами и препятствиями, со всем миром, злым и враждебным, — и уже через минуту она видела себя на головокружительной высоте, там ее ждали слава и упоение успехом. Но эти видения не сделали Янку счастливой, нет! Где-то совсем далеко маячила более недоступная вершина, куда тоже устремлялись люди.
«Хорошо же заплатила я за ангажемент!» — сказала она сама себе, появляясь за кулисами.
Совинская подбежала к Янке и долго смотрела ей в глаза, собираясь выведать обо всем, но Янка с нескрываемым презрением бросила ей:
— Благодарю за совет и за то, что оставили меня наедине с этой скотиной!..
— Я так торопилась… Да и не съел он вас. Это хороший человек…
— Вот и оставляйте свою дочку с этим хорошим человеком! — отрезала Янка.
— Моя дочь не артистка, — возразила старуха.
«Впредь мне наука», — сказала сама себе Янка, оставшись одна.
Встретив Цабинского, она подошла к нему и напрямик спросила:
— Я буду принята, пан директор?
— Вы уже в труппе. О жалованье условимся в ближайшие дни.
— Что мне придется играть на первый раз? Я бы хотела получить роль Клары в «Горнозаводчике».[8]
Цабинский метнул на нее быстрый взгляд и прикрыл рот ладонью, чтобы не прыснуть со смеху.
— Видите ли… Сейчас, вы должны ознакомиться со сценой, а пока будете выступать в хоре. Хальт мне говорил, вы играете на фортепьяно и знаете ноты. Завтра получите партии из оперетт, которые мы ставим, и выучите их.
Янка хотела еще о чем-то спросить, но директора и след простыл.
— Вот комедиантка! А может, не все дома! — пробормотал он и даже приостановился; потом усмехнулся, махнул рукой и направился в сад.
Янка сунулась было в артистическую уборную, но кто-то тут же вытолкал ее и захлопнул дверь перед самым носом, сердито крикнув:
— Наверх! Хористки там!
Янке захотелось ударить ногой в дверь, но она сдержалась и только плотнее сжала губы. По лестнице Янка поднялась наверх.
Уборная хористок помещалась в узкой, длинной комнате с низким потолком. Над грубыми деревянными столиками, расставленными вдоль трех стен, горели газовые рожки без абажуров. Сколоченные из неструганых, некрашеных досок стены были исписаны именами, датами, разрисованы карикатурами, — все это малевалось углем и губной помадой.
Одна из стен была завешана костюмами и платьями.
Десятка два полуодетых женщин сидело у зеркал самой различной формы, перед каждой горела свеча.
Янка заметила недалеко от двери свободный столик, присела к нему и стала осматриваться.
— Прошу прощения, это мое место! — обратилась к ней полная брюнетка.
Янка встала, отошла в сторону.
— Вы к кому-нибудь? — спросила та же хористка, намазывая лицо вазелином.
— Нет. Меня приняли в театр, — ответила Янка.
— Да?! — раздалось над столами несколько голосов сразу, и несколько пар глаз уставилось на новенькую.
Янка назвала свою фамилию.
— Эй, красотки! Знакомьтесь, ее зовут Орловская! — крикнула брюнетка.
Те, что сидели поближе, протянули Янке руку и снова принялись гримироваться.
— Лёдка, одолжи пудры.
— Купи свою.
— Совинская! — крикнула одна из хористок через приоткрытые двери в уборную солисток.
— Встретила я этого пижона, знаете! Иду себе Новым Святом…
— Вот заливает! Будто кто из мужчин позарится на такую образину.
— Купила себе гарнитур… смотрите, — хвасталась миниатюрная, хорошенькая блондинка.
— Он подарил?
— Богом клянусь, нет! Купила на собственные сбережения.
— Ах, какие невинные глаза! Так и поверили… Не этот ли приятель откладывает тебе сбережения?
— Цвет лиловый! Блузка свободная, на кокетке из кремовых кружев, юбка гладкая, внизу рюшки… шляпка с фиалками, — рассказывала другая, натягивая через голову балетную пачку.
— Послушай-ка ты, лиловая… когда отдашь полтинник?.. Пора уже…
— Получу после спектакля и отдам… честное слово!
