Комбат - [26]

„Подайсь, подайсь!“ — заставил его обернуться.

Виляя меж деревьев, темной громадой шел танк. Пройдя чуть вперед, он остановился, что-то взвизгнуло там, ствол пушки прошел вправо, и тотчас звонкий, будто разбили громадное стекло, выстрел секанул воздух. На сопке ухнул взрыв. Пулемет примолк на мгновенье, но сразу же с еще большей торопливостью, прямо захлебываясь злобой, заработал снова. Опять грянул выстрел, и пулемет замолчал. Танк дернулся и пошел дальше. Тарасов не сразу понял, откуда взялся этот танк. Но, поняв, что это командир полка направил сюда обещанные танки, обрадовался. Слева тоже загрохали пушечные выстрелы, перекрывая ружейную и пулеметную пальбу. И уж не стрельба стала слышна, а все нараставший, дружный крик: Ура-а-а!!»

И рядом с комбатом, и сзади, и впереди все ринулись вперед, и он тоже уже несся вперед со всеми, крича: «Ура-а-а!!.»

И радость его, и ликованье росли оттого, что движение вперед шло без остановки. Победа! Он всем существом своим ощутил, что враг сломлен. Там еще стреляли, еще ухали гранатные взрывы, но уж реже, разрозненней. Справа и слева стрельба была все той же, и оттого затихание боя здесь чувствовалось особенно явственно. Пока бой кипел с одинаковым накалом, не слышно было, что делается по сторонам, теперь же грохот стрельбы и взрывов справа и слева вроде все усиливался и усиливался. На самом деле он был все тот же, только здесь становилось тише и тише, и оттого слышней и слышней было, что делалось на соседних сопках. Тарасов несся по истолченному лыжами, ногами, взрывами снегу, злясь, когда земля вдруг попадала под лыжи и тело невольно дергалось вперед. Как и все, он стремился скорее пересечь рубеж вражеской обороны, и сам не думая почему, ощущал, что там, за этим рубежом, будет спокойней, безопасней, легче. Наверное, его торопило простое стремление скорее уйти от опасного места.

Вдруг он чуть не налетел лыжами на ползущего по снегу человека. Это был наш раненый. Тарасов тотчас узнал, что это был наш потому, что в правой руке у него была трехлинейка. Весь вывалянный в снегу и оседавший глубоко в рыхлый снег, раненый полз рывками. Выкинув вперед руку с винтовкой, он упирался на нее и тяжело подволакивал тело чуть вперед, потом медленно снова выкидывал руку и волочил тело вперед. Тарасов метнулся к нему.

— Куда тебя?

— Ноги и рука… — проговорил раненый и, с трудом сдерживая стон, притих.

— Дай перевяжу.

Раненый повернулся, чтобы удобней было перевязывать, узнал комбата и даже подался чуть назад.

— Ты чего это? — поразился Тарасов.

— Ступай, — тихо проговорил раненый.

— Чего?

— Иди, говорю! — крикнул раненый с какой-то даже злостью, но, поняв, видно, что кричит не по делу, добавил потише: — Иди, комбат, я сам… Иди, там без тебя нельзя… Иди… Я сам…

И, повернувшись в прежнее положение, раненый снова выкинул руку вперед и потащил по снегу свое тело.

Никакой приказ, никакой страх, никакие убеждения не подействовали бы теперь на Тарасова так сильно, как эти слова раненого солдата, это его поведение. Весь сумбур чувств, переживаний, невольных желаний избежать опасности слетел с него. С удивительной ясностью он увидел и услышал все кругом и сообразил тотчас, что надо было делать. Он увидел торопливо, тенями во тьме мелькавших меж деревьев людей, стремившихся в одну сторону, услышал, что стрельба шла уже сзади, ощутил настороженную тишину впереди и оглянулся вокруг себя. Несколько человек были рядом с ним.

— Связисты есть? — спросил он.

— Здесь, товарищ комбат.

— Нитку протянули?

— Да.

— Передайте командиру полка: батальон прорвался.

— Есть передать — батальон прорвался!

— Связные кто есть?

Точно сунутый кем-то в спину, перед ним вынырнул маленький боец, кинул к ушанке руку:

— Связной второй роты Огурцов!

— Передай ротному: собрать людей. Двигаться вперед без остановки, но с оглядкой. Пусть вышлют вперед группы боевого охранения.

Связной повторил приказ и исчез в темноте. От третьей роты связной тоже находился на месте, остальных не было. Пришлось остановить первых попавшихся бойцов и передать этот приказ с ними в первую и четвертую роты. Собственно, о том, как двигаться после прорыва, была договоренность заранее, и Тарасов напоминал об этом только потому, что ротные после горячки боя могли и подзамешкаться на месте.

Он не приказывал помочь раненому, потому что в сознании его не укладывалось представление, что для этого нужен приказ. Для него неслыханным делом было бы, если бы это тотчас не сделали без понукания. И это действительно тотчас стали делать. Он слышал не только стон, а скрип зубами и какое-то натужное кряхтение раненого, и, как у няньки, голос Никитича:

— Потерпи маленько, еще маленько потерпи…

Услышав Никитича, Тарасов обрадовался, что он жив и, как всегда, тут вот, рядом.

— А начальник штаба жив ли?

— Здесь я, комбат, — тотчас подошел к нему начальник штаба, — слушаю.

— Нет-нет, ничего не надо, я просто так…

Начальник штаба с признательностью сжал его руку.

Комиссар пошел с третьей ротой, и ждать его было нечего, поэтому Тарасов сейчас же двинулся следом за последними, отставшими и сбегавшими с сопок справа и слева бойцами.