Командировка - [74]

— Нет, — сказал Бахтин. — Все сложнее. И… проще. У Тихоновой я записал более ста песен, это много. А у Притыкиной — в три раза больше. Семь кассет! А знаешь, где я нашел Клавдию Ивановну Притыкину? В центре Ленинграда. Сама-то она архангельская; овдовев, переехала к дочке, работнице одной ленинградской фабрики. Или вот — приходи ко мне завтра домой.

На другой день у него дома я знакомлюсь с немолодым, но крепким еще и красивым человеком Андреем Ивановичем Каргальским. Ленинградский рабочий-литейщик, больше сорока лет проработавший на одном предприятии, парторг цеха. С Бахтиным знаком по литобъединению при Дворце культуры имени Крупской. Бахтин этим литобъединением руководил, а Каргальский — один из самых старательных кружковцев, всю жизнь пишет рассказы. «Не печатают, — пожаловался он мне, — безъязыкий я, язык, говорят, утратил».

Дар его, случайный и необыкновенный, обнаружился неожиданно. Когда вышла в свет «Тысяча частушек», Бахтин подарил по книжечке каждому кружковцу, и Каргальский вдруг спросил: «Вы и песни собираете? Я кое-что могу вспомнить, хотите послушать?» И запел… былину! «Как во славном городе во Киеве…» Услышать в живом исполнении былину для фольклориста — редчайший случай сегодня, а Каргальский пел про Илью Муромца!.. Пел он на казачий распев, с остановками, повторами, паузами и неожиданными вступлениями, как бы перебивая самого себя, возвращаясь и возвращаясь к одной и той же строке, к одному и тому же драгоценному слову, чтобы, вдоволь налюбовавшись, отдать его, наконец, слушателям. Внимая Каргальскому, понимаешь, почему казаки говорят: «играть песню».

Но откуда это у кадрового ленинградского рабочего? С детства, с юности, объясняет Андрей Иванович, с Тихого Дона, со станицы Каргальской, где он рос, перед тем как уйти добровольцем в конницу Буденного. Семья у Каргальского была песенной, она, между прочим, привлекала внимание собирателей донского фольклора еще в конце прошлого века; так что Андрей Иванович достался Бахтину как бы по наследству.

Ах, что у него за песни! Про Садко, который во хмелю стал похваляться своим Новгородом. Про то, как «шельма Наполеон» Москве грозил. Или вот как бежал казак из турецкого плена и прилег в степи отдохнуть, и нечего ему положить под голову, только — «руку правую»… История страны, как понимал ее народ, встает из этих песен величавых и мудрых, удалых и печальных.

Напротив, через стол, слушает Андрея Ивановича Катя, аспирантка Ленинградского университета, приехавшая из Болгарии. Катя — русская и в некотором роде — землячка Андрея Ивановича.

Чтобы объяснить это их сродство, надо несколько отвлечься и напомнить читателю старую страницу русской истории, когда после разгрома восстания Кондрата Булавина тысячи повстанцев, ведомые атаманом Игнатом Некрасовым, ушли за кордон, сначала в Турцию, а потом часть их переселилась в устье Дуная. Из Турции остатки некрасовцев уже и при Советской власти возвращались на Дон и на Кубань, а в Болгарии и Румынии их села еще есть. Бахтин туда ездил — ведь такие замкнутые поселения для фольклориста сокровищница! В иноязычном окружении сохранили казаки песни и сказания, обычаи, а во многом и язык семнадцатого столетия.

Время, конечно, не миновало и этих заповедных сел, и некрасовка Катя — филолог, сама занимается фольклором, с Бахтиным у нее общие профессиональные интересы, и Каргальский поет сегодня, главным образом, для нее, чтобы она могла сопоставить его песни с тем, что знала с детства. А я, как на чудо, смотрю на них обоих: ведь то, чем обладали сейчас эти двое таких разных людей, было двумя живыми стволами от одного и того же корня! И еще я понимала, как должен быть счастлив увлеченный хозяин распахнутого для таких встреч дома, да он и не скрывал этого.

Бахтину завидуют: повезло же найти такую Тихонову, такую Притыкину, такого Каргальского. Так ведь и фольклорист сегодня не ограничивает свое рабочее время письменным столом и экспедицией. У него теперь, если хотите, каждый день — экспедиция; тут уж не дремли, слушай денно и нощно, — в автобусе, в электричке, в метро, в магазине, в химчистке. Интересный вариант романса восемнадцатого века Бахтин записал… у гардеробщицы Лениздата! А кто, думаете, они, современные сказители, чьи сказки вошли в выпущенный Лениздатом сборник? Скажем, сказка под номером 2: В. А. Горбунов, железнодорожник из Волхова; № 4 и 5: Николай Цекура славился как рассказчик в школе юнг; другой юный сказочник Коля Коняев (№ 60) из Вознесенья Подпорожского района — ныне сам студент Литинститута; Эдуард Бердников (59) — инженер водопроводной станции; Любовь Перова (72) — ленинградская работница; П. К. Тимофеев из Лодейного Поля (34–51) — колхозник. Кто будет следующей находкой? Ни географических, ни возрастных ориентиров не дано.

Однако во все времена собирательство — род охоты. Есть в нем и азарт, и страсть, долгие засады, облоги, и преследования, невиданные удачи, осечки, промахи. И, конечно же, есть охотничьи истории.

Три года на Псковщине Бахтин гонялся за скоморохом. Настоящим скоморохом, бог весть как сохранившим свое ремесло от тех давних гусельных веков, от которых, казалось, одна только книжная память и осталась. То есть скоморохом никто Троху не называл, да и сам он такого слова, вероятно, не знал; но на его скоморошьи представления, длинные, связные и очень веселые, собирались любители со всей деревни. А за такую работу кормили Троху и поили тоже. Деревенские жители в ответ на расспросы пожимали плечами: «Это Троха-то Любытинский? Ну, сейчас здесь был, куда делся-то? В другую деревню, должно, ушел». И разводят руками и улыбаются. Улыбаются и разводят руками.