Командировка - [73]

— Вот держу под подушкой. Ночью-то старухам не спится, как вспомню строчку, так фонарик зажгу и запишу.

Зимняя хворь не лишила бабушку чувства юмора. Узнав, что мы боялись не застать ее дома, она удивилась:

— Куда же мне из своей хибары? Я за нее шесть миллионов заплатила. Такие цены были… А свадьба-то еще через неделю.

По случаю предстоящей Надиной свадьбы в избу впорхнула деверева дочка, черненькая, с челкой:

— А где Николя́?

— На работе Коля, — в бабушкином голосе звучит гордость. — Коля-то у нас единственный мастер по цветным телевизорам в районе.

В шестимиллионном бабушкином дому уживаются два мира: ее и внука. Мотоцикл, телевизор, магнитофон, светильник-трубка на притолоке — это от Коли; комод под кружевной салфеткой, зажженная по случаю праздника лампадка, старенькие ходики, спицы, недовязанная мужская варежка — это бабушкино. Две выцветшие похвальные грамоты по обеим сторонам иконы — тоже ее. Одна от руководства совхоза «Кикеринский» за добросовестный труд в честь пятидесятилетия Советской власти, во второй директор, парторг и председатель рабочкома благодарят М. Н. Тихонову за помощь на весеннем севе 1969 года.

На комоде тетрадка, торжественно озаглавленная «Записки Тихоновой Марии и пожелания внуку Коле». А в тетрадке вот что: «Мозоли чешутся к дождю; долго икается к ветру; кошка траву ест к дождю; собака валяется на дороге к плохой погоде; дым кверху — к морозу, книзу — к теплу. Если неожиданно заскрипит дверь — быть в доме неприятности. Сам себя не хвали, пусть люди похвалят; всегда уважай старших и не ставь себя высоко, гордых людей не уважают. Будь всегда вежлив. Не уродись красив, а уродись счастлив. Счастливый тот, кого люди любят…»

— Внук обо мне заботливый, — говорит Мария Николаевна. — Как из армии пришел — в хлев меня не пускает. И козу досмотрит, и печку затопит, а заболела — так встать не дает, носится со мной, как с сахарным яичком.

Пока Нина готовила чай, бабушка поднялась, села к столу, пожаловалась, что голосу уже нет, да еще простуда.

— Раньше-то как запою в поле, так по полю гулы́ пошли.

И без уговоров, понимая и ценя чужой труд, подождав вежливо, пока Бахтин включит магнитофон, начала негромко песню. Поет она без смущения, доверяясь красоте и значительности слов:

На полете белая лебедушка,

На быстром несется касатка-ластушка…

Эта песня старинная, свадебная. Мать поет ее дочери. Песня свадебная, да невеселая. Меняется лицо Марии Тихоновны, дрогнул голос. Забирает ее в свою власть песня.

Ты в какой же путь снарядилася,

Во котору путь, во дороженьку,

Во какие гости незнакомые,

Незнакомые, нежеланные…

Вспомнила ли себя, свое сиротство, свадьбу, мужа, погибшего в войну? Кончилась песня, и прояснилось, разгладилось лицо Марии Тихоновны. Посмотрела озорно и проговорила дробно:

Просватали меня

В четыре окошка,

В доме нету ничего —

Собака да кошка!

Минутами мне казалось, что припевки и прибаутки она сочиняет сама, настолько они автобиографичны, — все будто про нее, про ее молодость. Да хоть эти строчки, смешные и печальные:

Давай говорить,

Чего будем варить;

Один положить — маловато,

Два — жалковато,

Друг на дружку поглядим,

Не харчисто ли едим?

Хозяйкина дочь Нина, пока закипает чайник, показывает мне альбом с фотографиями. Вот Мария Николаевна совсем молодая, с маленькой дочкой на руках, вот группа по-воскресному одетых мужчин на лужайке, среди них Нинин отец — это его предвоенный и последний снимок. Еще Мария Николаевна — стриженая, резко постаревшая, изможденная, у ворота лиловое чернильное пятно. «Это в Германии в лагере снимались после освобождения, другого платья у мамы не было, так мы номера ненавистные на карточках вымарывали». Нина торопится переключить мое внимание на другой снимок: «А здесь мама опять красивая»…

Бабушка вообще-то слышит неважно, а тут услышала:

— Нет, — сказала просто, — красивой не была. Веселой была. За то и любили.

— А ты не слушай, не слушай, что про тебя говорят, — притворно нахмурилась Нина. С матерью отношения у нее сердито-любовные, и Мария Николаевна поддерживает эту шутливую игру:

— Говорите что хотите,

Этим не ославите,

Мои веселенькие глазки

Плакать не заставите!

Нина — женщина деловая, забот у нее полон рот, она делает вид, что мамины сказки и песни ее ничуть не касаются. Однако, забывшись, начинает иногда подпевать, а язычок у нее тоже бойкий. На вопрос, есть ли у них еще в деревне родня, отшучивается:

— У нас родни что городни, а пообедать негде! Давайте чай пить.

После чая Бахтин с Марией Николаевной садятся работать. Бахтин внимательно просматривает разлинованные бухгалтерские бланки с записями. Бабушкины строчки, с точки зрения фольклориста, всего лишь автозапись. Теперь надо будет перезаписывать самому, сверять с прежними текстами, уточнять, выбрасывать повторы. Бахтин вынимает пачку рукописных текстов, размеченных от руки: в каких сборниках встречался текст, где отклонения, варианты. А вот и находка — у солдатской строевой песни появилось начало. Бахтин доволен: уже ради этих четырех строчек стоило лишний раз навестить Марию Николаевну…

Когда мы уходили, было тихо и снежно. Под белыми шляпами, как грибы, спали валуны. В тонкой рубашке их тумана гулял месяц, большие бледные звезды смотрели на нас, как сквозь слюдяные оконца. И лишь электрические полыньи над ближними деревнями напоминали о том, что есть шоссе и электричка и до громадного города рукой подать. Фольклористы обычно ездят по дальним глухим местам.