Командировка - [60]
Немало труда вложил в Орешек прораб строителей Константин Леонтьевич Шкляр. Архитектор Женя Арапова довольна: Шкляр находит конструктивные решения там, где ниточка от древнего замысла автора, казалось, утеряна. «Прирожденный реставратор, я многому у него учусь. Орешку на Шкляра повезло…»
Тут не везенье, тут связь более прочная. Константин Леонтьевич Шкляр — тот самый отважный краснофлотец Костя Шкляр, что когда-то поднимал знамя на колокольню собора. С первого дня и до последнего участвовал Шкляр в героической обороне Орешка 1941–1943 годов. В Орешке получил рекомендацию в партию. После войны работал в разных районах страны. А якорь бросил здесь, в городке на Ладоге. Своими руками поставил себе дом и занялся восстановлением крепости, которую защищал. Не оставил Орешка и другой его бывший защитник — Владимир Михайлович Траньков. Совсем юный пулеметчик, он был ранен фашистским снайпером и на шлюпке отправлен на правый берег в медсанбат, а на восемнадцатый день запросился обратно. «Привык к коллективу», — объясняет свой поступок сегодня инженер-конструктор Траньков, чьими трудами и заботами вышел в Лениздате интересный сборник военных воспоминаний.
Многое для острова уже сделано. Много в его спасение вложено таланта, труда, души. Но чем больше вложено, тем за него обиднее. Нельзя не согласиться с тем, что возрождение Орешка — дело особое, многотрудное. Чтобы, скажем, провести на остров электричество, телефон, надо тянуть кабель под Невой и для этого звать подводников, подрядчика, дорогостоящего и капризного. Надо укрепить внешние стены: зело крепок был Орешек, но время и климат грозят выветрить камень. И для заделки нужно везти из Путиловского карьера точно такой же известняк, какой добывали древние строители. Словом, тысячи проблем и организационных неувязок, тормозящих дело.
Между тем реставрация в наши дни стала явлением повсеместным, повседневным. Обустраиваем скиты и кельи святых старцев, возводим трактиры и усадьбы, почтовые станции и ветряные мельницы, замки, бани, кузницы, конюшни, пятистенки. Что ж, все это — наше прошлое.
Но, может, в этом сплошном потоке тоже нужна своя «остановка по требованию», чтобы оглядеться, подумать. По требованию самой истории, нашей избирательной памяти, ответственной перед прошлым. Все ли тут в равной степени ценно и значимо?
А пока всесоюзные маршруты стараются миновать Орешек. Мимо его молчащих стен поплывут весной теплоходы. На Валаам, на Кижи.
Право летать
На мысе Каменном — ни камушка. Ни скалы, ни булыжника, ни гальки. Один песок. Мыс — плоская песчаная коса в Обской губе. Песок здесь мытый, как где-нибудь на Каспии, летом винтокрылые при взлете вздувают желтый ветер. Но не позагораешь — под тонким слоем близко лежит лед, вечная мерзлота.
Поселок Каменный — горсть домов и взлетная полоса посреди воды и тундры, бывший запасной аэродром полярной авиации, ныне самое северное авиапредприятие Тюменской области. Основное его назначение — ПАНХ, применение авиации в народном хозяйстве. Работа летчиков ПАНХ на Ямале разная: от сбора детей в школу после каникул до монтажа буровых установок.
С мыса Каменного оказывалась помощь в проводке каравана судов, идущего Северным морским путем с грузом труб большого диаметра из ФРГ для трансконтинентального трубопровода Уренгой — Помары — Ужгород. С теми самыми знаменитыми трубами фирмы «Манесман», в которых нам когда-то отказал Аденауэр и которые года через два после проводки вновь стали предметом острых политических конфликтов. Словом, груз был чрезвычайно важный, чрезвычайно срочный. Обскую губу нужно было пройти вовремя и без потерь, а устье Оби оказалось наглухо забито торосами, южнее произошла подвижка льда, фарватер блуждал, и настал момент, когда одной разведки с воздуха каравану стало недоставать. С ледокола-флагмана «Капитан Сорокин» затребовали лоцмана. Доставляли на вертолете МИ-8 заместитель командира летного подразделения Валентин Петров и старший штурман Александр Кузин.
Площадка на «Капитане Сорокине» была рассчитана на маленький МИ-2, и это бы еще полбеды. Но вот уж чего никто из них не ожидал: ледокол, пристопоривший ход, вдруг взял с места, мощно пошел грудью на льды и тут же вполз на большую льдину. Все вмиг смешалось: мачты горизонтально нависли над винтом, палуба вздыбилась и угрожающе придвинулась к лобовому стеклу, казалось, они в ловушке, как воробей в горсти. «Назад!» — чуть было не крикнул Кузин. Но Петров, подхватив скорость, неожиданно послал машину не назад, а вперед и — как приклеился к покатой, косо обрывающейся плоскости, и тут же бортмеханик спрыгнул на эту косую палубу и закрепил колесо — в нескольких метрах от борта.
Когда газ по тем трубам пошел на Помары и Ужгород, ни Петров, ни Кузин на Каменном уже не летали. При увольнении каждому припомнили задним числом и посадку на «Капитана Сорокина». Все бы, может, и сошло им с рук, да из Андермы в Тюменское управление гражданской авиации (сокращенно ТУГА) поступила благодарность за отличную проводку каравана с просьбой поощрить экипаж — участие лоцмана в проводке ускорило доставку срочного груза на неделю. Свои же командиры из ТУГА просто за головы схватились, ведь у Петрова не было допуска садиться на палубу ледокола. А у кого был допуск? В пределах Тюменского управления ни у кого. Но ведь вертолетчики Мыса Каменного уже снимали больного с борта теплохода в Карском море; выходит, не надо было снимать больного, возить лоцмана? Выходит, не надо было. Так не по своей же прихоти Петров возил, кто-то ведь давал ему указание? Возможно, но это было указание не к исполнению, а к решению. Как так?.. Это было не указание, а просьба, которую он обязан был не выполнить.
