Командировка - [20]

Разговор у котуха — собачьей выгородки в просторном крытом дворе. Собаки на чужого рычат в сто глоток, кидаются на стенку, исходят слюной. Они не охотничьи, а ездовые, сварливые и жестокие, но трудовые собаки. «А еще?» Похоже, Дегтярев ждет не расхожих общекультурных слов. Он ждет чего-то главного для себя и, не дождавшись, сообщает сам думанное-передуманное: «Главное — научная организация труда!» Миша все-таки очень молод и слово «научная» произносит значительно, курсивом. Да и все мы разве не спешим придумать название, полагая, что тем и объясняем? Не знаю, как насчет науки, а уж организация труда у него, точно, отменная. Крытый двор в идеальном порядке, аккуратная под потолок поленница, тщательно сложенный инструмент, ловко вмазанный в кирпич котел для собачьего варева (Михаил еще и печник), безотказный движок в специальном отсеке, рядом с котухом.

— Охотнику любое знанье не помеха. Оборудовал, как видите, электростанцию, живем со светом. Приспособлю к нартам мотоциклетную фару, тогда и полярная ночь нипочем, а то один раз в метель сорвался вместе с упряжкой с речного обрыва, едва уцелел. Кстати, не слышали, не наладило ли какое-нибудь предприятие выпуск мотонарт? О них одно время много писалось в технических журналах, а сейчас не встречаю. Впрочем, и журналы приходят ко мне оказией с полугодовым запозданием, не успеваешь следить за новинками. А мотонарты нам нужны. Собак люблю, но хлопотно и дорого: вся почти летняя охота и рыбалка для их прокорма. А к механизации охотничьего промысла мы обязательно придем. Мы уж и так с ребятами мечтали: не надо нам личных машин, но вот если бы продало государство нам вездеход.

Дегтярев замолчал, давая мне возможность осознать и запомнить последнее предложение. А потом с деликатностью жителя тундры заговорил о том, что гостю должно быть интересным. Да и намолчался, наверное, на своих зимовьях.

— Охотником стать тянуло с детства. У нас в Белоруссии леса большие, как там партизаны скрывались, конечно, слышали. Отца в бою убили, когда я в пеленках был. Я потом с ружьем исходил все те места. Из отряда, в котором воевал отец, мало кто уцелел, знаю только, что погиб он у своего пулемета.

Я рано уехал из деревни, учился на монтера, служил в армии, потом работал на Диксоне сменным электриком ТЭЦ. И, как бы это сказать, шатающийся был немного парень, друзей менял, ни к чему в жизни не мог прибиться всерьез. Однажды позвали меня на охоту. Съездил в тундру, раз, два… Да нет, дело не в количестве, можно много охотиться и охотником все-таки не стать. Словом, я уже знал: мое это, по мне. Перешел на работу в Коопзверопромхоз и на год отправился в обучение к старому полярному охотнику Антону Даниловичу Марьясову. Ну а на следующую зиму, вы уже знаете, забросили меня вертолетом на остров Колосовых.

Все же удивительно, как современный этот парень, представитель «технического» поколения, быстро освоился в тундре, научился по запаху и направлению ветра угадывать дорогу, полюбил (хоть этого слова и не было сказано) скупую здешнюю землю, находит в ней красоту, успевает соскучиться по ней в отпуске. Иногда мне кажется, что он из породы землепроходцев, тех русских, что первыми некогда пришли на край земли, к этим берегам, людей, чьи безымянные, но по негласной традиции обновляемые, могилы встречаешь неподалеку от зимовок. Стоит чей-то полузаметенный крест и близ зимовки Дегтяревых.

— Только вот жена у меня, — улыбается Михаил, — белого медведя боится.

— И боюсь, — сказала Зина. — Когда тебя неделями нет, я из дома не выхожу. Вон соседка Надя Абода вышла помои вылить, а он за бугорком притаился. Она опрометью в дом, схватила ружье и едва успела выстрелить. Хорошо — наповал…

— Я и Зину учил стрелять, — заметил Михаил. — Глаз ничего, а руки слабые, ружье ходуном ходит.

Зину трудно представить с ружьем в роли отважной подруги охотника, хоть она не хуже других выполняет главную и очень нелегкую работу зимовщицы — обработку песцовых шкурок. Зина очень молода и очень женственна. Чисто промытые каштановые волосы собраны в аккуратный узел, на гладкий лоб падает по моде подстриженная прядка, голубые глаза смотрят открыто и простодушно. В доме у нее порядок, детская кроватка сияет белизной пододеяльника (а стирка здесь тоже вырастает в проблему).

На столике журчит «спидола», на стене огромный в самодельной раме портрет Есенина, любимого Мишиного поэта. За мирной беседой у круглого стола под яркой электрической лампой забываешь, что построена «изба Дегтяревых» на низкой галечной косе у впадения тундровой речки в Карское море, что сейчас, когда ветром отогнало лед, в десяти шагах от крыльца стоит узкая, как лезвие, полоса вороненой океанской воды, а в шторм ледяные брызги оседают на оконном стекле и грохот в доме такой, как от канонады. Забываешь, что соседка, убившая медведя, живет со своим мужем на другой зимовке в нескольких десятках километров, что кругом — тридцать километров вдоль моря и семьдесят в глубь материка — лежат промысловые угодья охотника Дегтярева. В Белоруссии не всякий район — с райцентром, селами, колхозами — так велик, а здесь он — один, нет, теперь — трое!