Командировка - [10]

Но вот наступает последний «вечер на рейде». Завтра отплытие. Выхожу на палубу, где двое матросов под началом боцмана все время что-то подкрашивают. Внизу на катерке копошатся еще двое, привязывают к корме елку. Зеленый пушистый хвост должен был придать «мошке» устойчивость и нейтрализовать то неприятное в буксируемом суденышке качество, которое официально определяется словом — рыскливость.

По длинной палубе рефрижератора 904 совершает вечерний моцион сам начальник экспедиции товарищ Наянов, лауреат Государственной премии, капитан первого ранга по званию, Федор Васильевич, «папа» — в морской фуражке с крабом, в кожаном пальто с меховым воротником и домашних туфлях: у «папы» больные ноги. Он движется медленно и мерно, аккуратно доходя до конца палубы, огромный и задумчивый…

Медленно вживаюсь в быт экспедиции. В Баренцевом море туман, белая, сплошная, обнявшая мир пелена, которая чуть морщит у борта волной и оседает на поручнях тяжелыми каплями. Тревожная перекличка судов, потерявших огни. Рядом с моим окошком поднимаются и опадают темные в пенных трещинах водяные холмы. В будничной, повседневной жизни судна мало что менялось. Не считать же «происшествиями» тот небольшой аврал, который устроил у себя на камбузе кок Иван Алексеевич, позвавший на помощь ребят, чтобы прикрутить к плите опрокидывающиеся кастрюли с обедом, или пролившиеся у меня в каюте забытые на столе чернила.

Я еще не знала тогда, что этот обычный судовой уклад, это оберегаемое спокойствие и есть самое большое завоевание экспедиции за все время ее существования. Весь наш караван, растянувшийся на добрый десяток миль, ощущался как единое целое, и ближе становились берега. «Подожди, — говорил кому-то в трубку Вадим, радист, — сейчас сбегаю в Амдерму за погодой». И вся Арктика с ее блуждающими циклонами и проходящими судами, полярными станциями и маяками на островах оживала, заселялась. Где-то слышат и позывные нашей армады, короткое странное слово ЕКУБ. В определенные часы через «Марию Ульянову» осуществлялась связь с флагманским судном и обеспечивающими буксирами — головным и замыкающим, и в рубке, смягченные расстоянием, звучали голоса капитанов. Особое, изобилующее повторениями, построение радиофразы: «„Кронштадт“, „Кронштадт“, я — „Шала“, я — „Шала“, у меня сорвало буксир, сорвало буксир…» «Слышу вас, слышу, иду к вам…»

И пока мы в уютной радиорубке слушали перекличку, «кронштадтцы» пытались поймать неуклюжий квадратный речной толкач, крутившийся на волнах, как карусель. Спасать никого не приходилось, людей на толкаче, к счастью, не было, но и принимать конец некому, да и подойти к суденышку нелегко. Пришлось Анатолию Савушкину и Альберту Бубнову совершать акробатический прыжок с борта на борт и ловить трос. Расстояние было слишком велико, ребята едва держались на скользкой палубе. Подключились не усидевшие внизу кочегары, второй штурман Геннадий Котов возглавил «аварийную бригаду». Словом, конец был пойман и закреплен.

«„Кронштадт“, „Кронштадт“, я танкер ноль два, у меня вышел из строя один двигатель, механик говорит, что в морских условиях ремонт невозможен, отстаем помаленьку, отстаем помаленьку, видите ли вы меня? Завишу от вас, жду совета, перехожу на прием». Мы думали, что «Кронштадт» не откликнется, но в рубке зазвучал хрипловатый голос капитана Мстислава Георгиевича Никитина: «Слышу вас, слышу, взять на буксир не могу, у меня толкач на буксире, но вижу вас, вижу и буду присматривать за вами, вот все, что могу пока сделать». Да, танкеру ноль два не позавидуешь. Но в голосе его капитана, отвечающего «Кронштадту», все та же монотонная благожелательность: «Большое спасибо, большое спасибо, присматривайте за нами, это то, что нужно…»

Посильнее прихватил нас шторм при попытке войти в Карское море.

В Баренцевом вода была зелена, как яшма, а здесь густо-свинцовая, недобрая. Капитан Евгений Назарович Сморыго прочертил на карте курс на остров Белый, расположенный над северной оконечностью Ямала. Кажется, на флагмане решили идти напрямик, не ближе к берегу, а «мористее». Мне показалось, что не так уж сильно качало, когда откуда-то гудками подали «сигнал Р» — «слушайте радио». Оказалось, самоходки семьсот семидесятая и семьсот шестьдесят восьмая, самые неустойчивые и немореспособные суда каравана, заявляли о невозможности следовать дальше: зыбь бьет. С флагмана приказали изменить курс — повернуть поближе к берегу материка. Тогда вдруг заколыхался, «запарусил» на бортовой волне наш лайнер, да так, что штурманские карты разом смахнуло со стола, а к боковым окнам льнуло попеременно то море, то небо.

Так вот в чем трудность перегона большого количества судов: то, что для одних благо, другим беда. Тринадцать типов судов! Выбрали для них среднюю скорость, хоть и это из-за различной мощности двигателей было нелегко. А как быть с их различными повадками в условиях шторма? «Мария Ульянова» не переносит бортовой качки, сорок градусов для нее критический крен, а сейчас стрелка почти добралась до тридцати пяти. Длинные, плоские рефрижераторы или танкеры не боятся бортовой волны, но при ударах в лоб начинают изгибаться на волнах, как змейки, рискуя сломаться. При этом они даже лучше переносят большую волну, чем иную зыбь, растягивающую корпус на излом.