Колючий мед - [55]

– Нет. Может быть, вы неправильно записали год?

– Не думаю.

– Я не имею права больше ничего говорить, не посоветовавшись с коллегами. Кстати, могу позвонить в канцелярию по другой линии и сразу уточнить у них, если у вас есть возможность подождать.

– Конечно, – отвечаю я.

Меня ставят на ожидание, и я остаюсь в обществе грустной джазовой мелодии. Может быть, Вероника ошиблась с учебным заведением или годом? Значит, тогда и в ее фотоальбоме тоже ошибка. Все это кажется очень странным. Спустя пять минут, когда я уже начала думать, что мое путешествие в мир джаза затянулось, Хокан возвращается.

– Я уточнил: вы можете запросить список студентов как документ общего характера, обычно они отвечают в течение пары дней. Просто перезвоните на коммутатор и попросите их соединить вас с канцелярией. Вам явно везет, потому что мы только что уничтожили много старых архивных материалов пятидесятых годов, но 1955 год как раз сохранился.

– Огромное спасибо, – благодарю его я.

– Надеюсь, вы найдете то, что ищете.

Замолкнув, я вглядываюсь в даль.

– Я тоже надеюсь.

1955

Госпожа Сёдергрен сидела, скрестив ноги, в общей гостиной и раскладывала пасьянс. На ней были толстые чулки со стрелкой спустившихся петель. Она в любую жару носила чулки и закрытые туфли с давно вышедшей из моды блестящей пряжкой впереди. Пасьянс госпожа Сёдергрен раскладывала сложный, «Тринадцать», и каждый раз, когда у нее не получалось, все резче бросала колоду на стол.

– Значит, вы вчера на танцы ходили? Я слышала рассказы Франси. Они со студентом пошли на пляж искупаться. – Оторвавшись от пасьянса, Сёдергрен быстро взглянула на Веронику. – Кстати, сегодня ночью ужасная беготня была в коридорах. Это мешает ночному сну. Ну кто может спать при таком шуме? По крайней мере, я не смогла. Раз уж речь зашла о танцах, туда шастают одни только ловеласы и соломенные вдовцы. Там их полно, хотя у большинства в городе жены и дети.

Она цокнула языком и недовольно покачала головой.

– Ну, понятное дело, они будут процветать, пока есть доверчивые девицы, принимающие за чистую монету все, что видный парень нашептывает им на ушко. И эти бедняжки отдают свое сердце летнему Ромео, который совсем скоро их забудет.

Вероника густо покраснела.

– Давно они ушли? – спросила она.

– Кто?

– Франси и Бу.

– А где-то час назад. Похоже, они сблизились. Да-да. Они ведь ровесники. Лишь бы это не зашло слишком далеко. А то, когда наступит осень, будет им несладко.

Сёдергрен мечет даму пик. Вероника стоит как вкопанная, не в состоянии пошевелиться.

– И даже когда мужики уже на крючке, женщины все равно недовольны. Вот, например, моя племянница в Хельсингборге. Она беспрестанно хочет слышать от своего жениха, как она восхитительна и как сильно он ее любит. А иначе начинает рыдать. И мало ей услышать раз, нет, раза недостаточно! Ей хочется, чтобы он вел себя, как шейх из любовного романа!

Сёдергрен раздраженно выводит из игры короля.

– Девчонки втюриваются по уши и совсем теряют рассудок. Нет, вначале получи образование, да такое, чтобы быть уверенной, что себя прокормишь. Потом уже можешь, в принципе, присматривать себе мужика. Но пусть твое счастье зависит не только от него – вот мой совет.

Госпожа Сёдергрен уже овдовела, когда начала приезжать в пансионат. Вероника не знала, кем был господин Сёдергрен и давно ли умер. Сёдергрен производила впечатление женщины, которая стряхнет с себя все горести, будто песок с пляжного полотенца, хотя способность эта явно приобретенная. Сигне называла такое качество крокодиловой кожей.

«Тебе не помешало бы нарастить немного крокодиловой кожи!» Вероника представляла себе такой бородавчатый, непроницаемый панцирь. Она гадала, каковы были бы ощущения внутри – наверное, это все равно что жить в сумке из крокодиловой кожи с плотной подкладкой, воспринимая все звуки и чувства на безопасном расстоянии.

Сёдергрен следовала строго заведенному распорядку дня. Она всегда ела в одно и то же время и ложилась спать ровно в девять вечера, даже несмотря на то что редко засыпала раньше двух, о чем непременно докладывала каждое утро, будто продлевая мучения бессонной ночи. И одежду день ото дня носила в одном стиле: колготки, туфли, блузу с бантом и юбку. Вокруг нее распространялся бодрящий запах апельсинового мыла. Темные кудрявые волосы всегда безупречно сохраняли форму, будто их закрепляли обойным клеем. Вероника представляла себе, что спит Сёдергрен, вероятно, со специальной сеткой для волос или в вязаной шапочке подобно некоторым мужчинам, надевающим на ночь специальную маску для сохранения формы усов.

– Кстати, следовало бы кого-нибудь вызвать, чтобы разобраться с пчелами. Я сегодня одну чуть не проглотила – она упала в кисель. Нам полагалась бы скидка за проживание с учетом таких неудобств. Ты не можешь попросить мать или Сэльве вызвать специалиста, который нашел бы пчелиное гнездо? Я сама уже не рискую встать с дивана, потому что сюда они, насколько я заметила, не проникают.

Сёдергрен и так обычно не вставала с дивана, но на этот раз у нее было оправдание:

– Обработать их химией! Чтобы пчелы уснули. Должны же быть средства! Или, может быть, кто-нибудь даст дельный совет? Какой-нибудь эксперт? – Сёдергрен оторвала взгляд от игры, задержав карту в воздухе, и подозрительно прищурилась. – Мне кажется, ты выглядишь по-другому. Ты подстриглась?