Колючий мед - [54]

– Тебе нельзя уезжать!

Я начала плакать:

– Я не знаю, что мне без тебя делать.

– Ты просишь меня остаться?

– Да.

Страсть вела себя как живое существо, посторонняя сила. Как раз об этом я рассказывала в свое время в радиопрограмме: людям, которые находятся во власти страсти, кажется, будто у них нет выбора. Это их общий знаменатель. И все же меня не покидала уверенность, что никто другой на белом свете такого не испытывал, и, может быть, отчасти я была права. Скольких бы людей за тысячелетия ни постигла подобная участь, своя судьба всегда воспринимается глубоко лично. Ведь у каждого свои правила оценки происходящего.

В конце концов вопрос решился сам собой. Или, скорее, так: не в состоянии определиться, я оставила все на волю случая. У нас был рождественский корпоратив. Я надела свое подростковое платье – то самое, кружевное. Вечер продолжился в караоке-баре, где мы пели старые шлягеры, пили пиво и играли в дартс. По пути домой нам с Эриком было не расстаться. Мы объехали все метро, методично проезжая от одной конечной станции до другой, и не отпускали друг друга. Когда метро закрылось, мы вышли на случайной станции и гуляли по ледяному морозу. Было пустынно и темно, хоть глаз выколи. Только изредка наши лица освещались уличными фонарями. Мы молча бродили и замерзали, словно желая показать, на что способны ради друг друга.

Когда ближе к рассвету я наконец вернулась домой, казалось, будто силы напрочь покинули меня. «Лишь бы принять решение, уже неважно какое, – думала я. – Господи, прими за меня решение. Я не могу сама». В спальне Том лежал на своем краю кровати и спал крепким сном. Я гладила его по спине поверх одеяла и рыдала, пока не заснула.

Когда я проснулась, за окном еще было темно. Меня разбудил резкий звук – в прихожей что-то разбили. Открыв глаза, я обнаружила, что лежу одна. С тяжело бьющимся сердцем я встала и приоткрыла дверь. Том стоял в прихожей, окаменевший и бледный. Зеркало за его спиной разлетелось на тысячу осколков. На полу лежал мой мобильный с разбитым экраном.

Я молча подошла, наклонилась и подняла его.

Несмотря на трещины, еще можно было прочитать сообщение:

«Я хотел бы обнимать тебя всю ночь».

Отправитель: Эрик Эркильс.

* * *

В три часа пополудни, как только закончился обеденный перерыв, я стала звонить в «Валанд». При более внимательном изучении оказалось, что во второй Высшей художественной школе Гётеборга в 1955 году было только отделение живописи, скульпторов там еще не готовили. Проходит пять сигналов, прежде чем секретарь отвечает мне на финляндском шведском:

– Гётеборгский университет[18], чем могу быть вам полезна?

– Здравствуйте, меня зовут Эбба Линдквист. Могу ли я переговорить с кем-нибудь с факультета искусств «Валанд»? – интересуюсь я.

– По какому вопросу вы звоните?

– Я хотела уточнить, сохранились ли у вас списки учеников от 1955 года. Мне необходимо связаться с мужчиной, который, как мне кажется, учился у вас – я ищу о нем сведения.

– Одну минутку, я соединю вас с нашим архивариусом Хоканом. Он обычно в курсе подобных вопросов.

Еще несколько гудков. Я открываю записную книжку и начинаю нервно рисовать человечков на полях. Отрывочные записи с интервью напоминают мне о том, что сегодня я должна позвонить Анне из редакции и рассказать о состоянии Вероники. В конце концов на том конце провода отвечает Хокан, и я повторяю свой вопрос.

– 1955?

Голос звучит настолько тихо, что мне приходится покрепче прижать трубку к уху.

– Весь материал, который касается «Валанда» до 1977 года, на самом деле должен находиться в региональном архиве. – Хокан откашливается. – Но вам повезло, потому что, кажется, каталоги у меня. Просто мы тут наводим порядок в преддверии летних отпусков, а то потом ведь ничего не вспомнишь. Секундочку, я только перепроверю, что говорю вам правильно.

– Да, конечно.

Он на секунду исчезает, но потом быстро возвращается.

– Да, списки здесь, у меня. Как, вы сказали, его зовут?

– Бу Бикс, – отвечаю я.

– На каком отделении он учился?

– Он получил у вас высшее художественное образование, – уточняю я, – в 1955 году. Это все, что я знаю. А что, было несколько отделений?

– Да, в то время у нас было отделение живописи и отделение скульптуры.

– Посмотрите отделение скульптуры, – говорю я.

– Это упрощает задачу. На отделении живописи в тот год училось много студентов, а на отделении скульптуры – только восемь человек.

Слышу, как он листает бумаги и, пока ищет, тихо и приятно насвистывает себе что-то под нос.

– Значит, Бу Бикс. Вы уверены насчет имени?

– Да.

– О черт! – Хокан цокнул языком.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Боюсь, что я не могу просто так выдать вам эту информацию. Мы должны действовать в рамках нового закона о защите персональных данных, я забыл об этом. Я должен проконсультироваться с коллегами, попадает ли такая информация под его действие, а я сегодня здесь один.

– Вы не могли бы сделать исключение? Я обещаю, что никому не расскажу.

– Нет, к сожалению.

Хокан смеется и выдерживает паузу.

– Но я могу сказать, кто не учился на отделении скульптуры в 1955 году. Бу Бикс в списках не значится.

– Не значится.