Колючая Арктика - [15]

— Вторая уважительная причина?

— Да.

Что-то странное было во взгляде Семена Курилова. Впечатление такое, будто в форточку, вместе с морозным ветром, влетела птица-старость и тенью своего крыла накрыла моложавое лицо юкагирского писателя. Прав Семен, арктический год смело можно умножить на два. А то — и на три!

— Давай вторую уважительную!

— Максим! Может такое случится, что первый мой роман окажется и последним.

— Думаешь, не напечатают?

— Думаю, напечатают. Я не в том смысле, в прямом.

— Однако, мы устали, — попытался перевести разговор в шутку Кучаев, но осекся, увидев устремленный на себя взгляд: трезвый, режущий, колючий.

— Я не привык никого обманывать, Максим Леонидович, тем более, себя. Я держусь в жизни на одном самолюбии. Я хочу, чтобы после моего физического ухода навсегда, знали мою биографию. Понятно я говорю? Хорошо ли прочищены твои уши, чтобы услышать то, что я говорю?

Кучаев оторопел: до него еще не дошел глубинный смысл сказанного. Как воспринимать слова юкагирского писателя? Может быть, у северных народностей они имеют второй, потаенный, иносказательный смысл?.. А, может, это так мрачно шутит Семен Курилов. Ответил осторожно, подбирая слова. Так разговаривают с больными.

— Так напиши свою биографию, Семен, сам. Кто лучше тебя это сделает?.. Каждый день по листочку, по одному листочку и через год — биографический роман в триста шестьдесят пять страниц. А если год високосный, то на одну страничку больше. Ты усекаешь мою мысль?

Курилов улыбнулся.

— Доктор, доктор и есть. Но, во-первых, коллега, мне еще рано писать печатные автобиографии — редакторы не так поймут! Во-вторых, я же тебе сказал: "Люди, купцы, шаманы" только первый роман из трех. Мне надо торопиться, Максим, Мне отпущено жизни еще на два романа…

Успокоилась было за ночь метель за окном, а к утру вновь принялась за свою работу, стала раскачивать электрические фонари на столбах и воротах, пробовать крепость рекламных плакатов и крыш, вгонять дымы в печные трубы и пугать людей, подвывая то волком, то, впадающим в транс шаманом…

— Для запева, Максим, я рассказал тебе о своем детстве. Детство — очаровательная пора человечества! Так, по крайней мере, утверждает пишущая наша братия. Но если б мне предложили вновь стать ребенком, начать жизнь сначала, с белого листа, я бы не согласился. Я бы хотел начать отсчет времени с того момента, когда вывел первое слово в своем первом осмысленном рассказе. Но из песни слова не выкинешь, а из жизни — детство… Было и у меня детство…

ПЕРЕВАЛ

"Урал" подбирался к перевалу — ощущался подъём. Машина тяжело дышала и, казалось, нехватка в воздухе кислорода отражается и на её железных лёгких.

— Ну, ну, дорогуша, поднатужься…Ну ещё чуть-чуть, миленькая, — Гаранин шептал ласковые слова и разговаривал с машиной, как с живым существом. — Так, так, незабудочка ты моя…

По сторонам дыбились горы Чукотки и высоковольтные пролвода Билибинской атомной электростанции настороженно гудели. Впереди полыхнули сполохи полярного сияния и тотчас исчезли. Луна, будто откушенная с одного бока, зависла над изуродованными литственницами. Всё это выглядело не совсем правдоподобно и напоминало декорации из шиллеровского "Коварства и любви", выполненные в мрачных тонах. Того и гляди, появтся братья-разбойники!

— Я первый раз еду ночью в машине, — прошептала З.И. Щеглова, — красота-то какая! Серёжа, посмотри!

"Красота!" — фыркнул про себя Гаранин. — "Чорт бы её побрал эту красоту! Лучше бы за дорогами следили!"

Да, дороги оставляли желать лучшего. Извилистые, кочковатые, стиральные доски, а не северные дороги. Даже самая оживлённая трёхсоткилометровая трасса Зелёный Мыс — Билибино выглядет угрожающей. Поэтому и скорости машин, по сравнению с прошлогодними, снизились в два-три раза. И ломаются машины на этой трясучке в два-три раза быстрее.

Говорят, главному дорожнику дали по мозгам за то, что схваченную ещё первыми морозами трассу не выровняли бульдозерами. Начальнику хоть и влили по первое число, но дело-то этим всё равно не спасли! По такой дороге за зиму не успеешь переправить все грузы из Якутии на Чукотку. А грузы — это шофёрский заработок, целое лет ожидающих открытия зимника.

"Красота! Чорт бы побрал эту красоту!"

З. И. Щеглова вдруг неожиданно стала декламировать стихи:

Лежит средь сопок в инее, как будто в сердце выбита, дорога-трасса зимняя

Зелёный Мыс — Билибино…

Гаранин покосился на Зину, но ничего не сказал. Стихи он не любил. И не читал. Он не мог найти стихам практического применения. Для охмурения женщин? Так они и без рифм к нему липнут. Кто-то, когда-то, где-то пустил в большой полёт «утку», что лучшие семьянины получаются из еврейских мужчин! Дудки всё это! И со стихами тоже явный перебор. Да и не стишков ему сейчас было: скользкий подъём на перевал требовал внимания и внимания. Если его «Урал» не одолеет перевал, соскользнёт вниз, то загорать им до утра. Только утром его трактором вытянут на плато. Шоферская броатия говорит, что в это время года перевал не страшен — хороший водитель всегда его одолеет. Так что, попробуй не заберись на верхотуру: не только в заработке потеряешь, но и станешь посмешищем. Кому-кому, а новеньким такое не прощают!