Колымский призрак - [6]

— Пошли пахать, — глянув на него, предложил Аслан.

— Куда спешишь? Успеешь на этой проклятой трассе душу вымотать, — остановил Федор.

— А ты что, заживо себя похоронил? Нет уж, я не ишак, чтоб на морозе столбом стоять, — ответил Аслан.

— Не прыгай, наше начальство героев не жалует, — съязвил кто-то за спиной.

— Я и не лезу в герои. Но и в дураках оставаться не хочу. Чтоб из-за своей дури сдохнуть. Выжить нам надо. А как, если двигаться не будем? Иль лучше сидеть развесив сопли и проклинать начальство? От того теплей не станет. Я так думаю, всяк себе может и врагом и другом стать, смотря чего он от жизни хочет, — рассмеялся Аслан.

— От жизни? Да ты не забывай, что на Колыме застрял. Здесь о жизни не говорят. Планов на будущее не строят. День прокоптил и слава Богу, — язвил Федор.

— Ты меня жить не учи. И не пугай. Я вижу, как ты коптишь. Мне такое до фени. Жить, оно по-всякому можно, хоть тут, хоть на воле. Это от человека. И нечего канючить. Вставайте, мужики, — позвал Аслан, чувствуя, что ноги в сапогах леденеть стали.

От костра отошли нe все. Меньше половины. Оставшиеся словно не заметили их ухода.

Поработав с час, основательно согревшись, мужики и не заметили, как наступили густые сумерки. Поднялся ветер. Он швырял в лицо пригоршни колючего снега, гудел в распадке, остывал инеем на телогрейках.

— Давайте, мужики, вот этот пень вместе сковырнем, — предлагал Аслан. И люди, оглядываясь на сидящих у костра, неохотно плелись за Асланом.

— Темно уже. Шабашить пора. Да и машина вот-вот придет, — предложил бригадир. И в ту же минуту, словно по сигналу, из-за поворота мелькнул свет фар. Машина…

Люди заторопились к ней, заспешили. Аслан первым вскочил в крытый кузов. Но что это? Почему не вся бригада собралась? Кого и почему охрана под руки волокет, приговаривая нелестное?

Это пятеро из тех, что у костра остались. Ноги отказали. А у Федьки и того хуже — спина колом стала. Ни согнуться, ни разогнуться не может. Орет мужик благим матом.

— Чего шайку открыл? Иль перегрелся ненароком? Не надо забывать, что колымский костер не греет, а только светит, да и то в сторону зоны, — смеялись над мужиком охранники.

— Шутки шутками, но я удивляюсь Аслану. Будто не мы, а он тут зимами пахал и тонкости колымские знает, — удивлялся Федька.

— Молодой, жизнь любит, вот и дерется за нее. Зачем же ее — единственную — на Колыме терять, верно говорю? — поддержал Кила.

Остальные мужики молчали.

Нет, не от ума был настойчив горец. Знал Аслан, что и в его горах нельзя останавливаться путнику в холодную погоду. Она лишь заморозит, убьет. Никогда не отдыхают люди на перевалах, пока не спустятся в долину. Там дом. К нему ноги сами несут. И хотя барак не дом, но все ж — пристанище. И в него надо суметь вернуться живым.

— Это куда мы сворачиваем? — услышал Аслан голос Килы.

— Идейных надо забрать. Не гонять же за ними персональную машину. Заодно всех заберем, — объяснила охрана. Вскоре машина остановилась.

— Эй! Интеллигенция! Кыш в транспорт! Катафалк подан! Да не мельтешите. Давно пора было собраться, — торопил кто-то идейных.

Вот брезент машины откинулся. В кузов один за другим молча влезали люди.

— Добрый вечер, — услышал Аслан и невольно подвинулся, уступая место рядом с собой высокому седому человеку. Тот поблагодарил, встал плечом к плечу. А вскоре в машине было не протолкнуться. Где свой, где идейный — в темноте не разберешь.

— Эх, закурить бы. Да папиросы промокли, — посетовал Аслан.

Сосед выдернул из внутреннего кармана папиросу, дал и спички, закрыл по привычке огонь.

— Спасибо вам, — поблагодарил Аслан, постаравшись в коротком вспышке огня запомнить лицо человека.

Тот ответил коротким кивком, запомнил для себя Аслана.

Назавтра Аслан услышал о том человеке в своей бригаде немало интересного.

— Этот мужик, его Афиногеном зовут идейные, уже шестую зиму тут кантуется. Говорят, его сюда насовсем упекли. Он из ученых. Из самых-самых. Против атомной бомбы выступал. Вроде без надобности она нам. А сам, паразит, придумал ее, — говорил Кила. — Есть бомба и хорошо! Зато никакой гад на нас не нападет теперь. Вон у меня в войну всю семью расстреляли. Даже детей. Всех троих. Я в это время в плену был. И прямо из Освенцима — в Магадан. Без пересадки. Чтоб в другой раз в плен не сдавался живьем. Если б не война, старшему сыну уже шестнадцать лет было бы. И я бы здесь не парился. Так что пусть будут бомбы. Самые страшные. Чтоб неповадно было с нами войну затевать, — говорил Федор. Многие, слышавшие это, кивали головами.

— А я думаю, что не бомбы нам теперь нужны. А жилье да харчи. Чтоб такие, как ты, Федька, не по тюрьмам скитались, а жили б на воле, здоровье поправляли бы, — вставил сухопарый, рослый мужик, единственный, кого в бригаде звали по имени-отчеству — Ильей Ивановичем.

— А как ты в Освенцим попал? — спросил Федора Аслан.

Тот вбил под пень кирку, замер на секунду, услышав вопрос. Посерел с лица. Потом молча задрал на спине рубаху. И только теперь мужики поняли, почему никогда не мылся человек вместе со всеми, не переодевался при них.

На спине Федора, несмотря на годы, не заросли глубокие рубцы. Из лиловых они стали черными. Да и рубцы ли это были? Скорее шрамы, густой, плотной решеткой врезались в спину, в память человеческую. Казалось, что кожу на спине срывали ремнями.